В начале августа я на несколько недель вернулся в Лондон, чтобы обсудить с майором Натаном и сэром Генри Ламбертом несколько параграфов концессионного контракта. Попутно я организовал в Лондоне первую встречу членов правления компании по вопросу ее регистрации и начала деятельности. Флекснер с Солдом взялись изучить меморандум и устав, подготовленный Натаном, и правление собралось на неофициальное заседание в отеле “Гайд-Парк". Участвовали: лорд Литтон, Феликс Варбург, Эрнест Теннент, лорд Гленконнер, Флекснер, Броуди, Солд, Таллок, Фридман** и я. Я подробно доложил техническую сторону дела, описал в общих чертах программу работы и сообщил свой расчст необходимых расходов и предполагаемых результатов.

* Уборка гостиничных комнат, когда он их освобождал, производилась в два приема: сначала из-под кровати извлекали груду бутылок из-под виски и коньяка, а затем приступали к общей дсзинфекции. Несмотря на свою робость перед женщинами, Нойман жаловал мою жену и, когда она приезжала на Мертвое морс, беседовал с ней и даже принял се приглашение отобедать с нами.

** Он тоже был представителем американских инвесторов и привез с собой 50 тысяч долларов.

Мы решили назвать новую компанию "Палестинской поташной компанией" и разместить се главную контору в Лондоне. Помещение сняли на улице Палл-Малл и приступили к регулярным занятиям. Определился и полный состав членов директорского совета: в совет ввели полковника Лайла, представителя компании "Поллинг", Гарольда Саломона, представителя "Фонда поселения евреев", а также меня в качестве генерального директора. Казалось, все идет гладко, но внезапно 4 октября я получил тревожную телеграмму из Иерусалима: правительственный отдел, которому было поручено отвести территорию под концессию, решил не более и не менее, как исключить из участка для аренды всю прибрежную полосу, иначе говоря, полосу, через которую должны были пройти все трубопроводы и каналы, соединяющие испарительные бассейны с морем. Я уже не говорю о том, что на берегу мы собирались строить поселок для работников. Кроме того, нам была необходима маленькая гавань, так как из Трансиордании надо было возить на баржах пресную воду и различные строительные материалы.

Я понимал, что это происки чиновников, в принципе возражавших против моего проекта из-за крайне враждебного отношения к сионизму. Поэтому я решил непосредственно обратиться в Лондон. 15 ноября я отправился по этому вопросу к Ренсому, в то время как лорд Литтон обратился к секретарю по делам колоний и выразил ему свое негодование по поводу позиции палестинских властей. И действительно, министерство колоний вмешалось, и дело решилось в нашу пользу. 1 января 1930 года концессионный договор был, наконец, подписан в окончательном виде. Твердолобым иерусалимским чиновникам пришлось умерить свои претензии к параграфу, в котором говорилось: "Южной границей является линия уреза воды Мертвого моря... Правительственные служащие и все другие, уполномоченные на то властями, будут пользоваться правом доступа на северный берег Мертвого моря на всем его протяжении от западной стороны арендованного участка до устья Иордана. Компания обязуется содержать существующий тракт в удовлетворительном с точки зрения властей состоянии".

Итак, наконец-то я мог приступить к практической работе, к осуществлению всех тех планов, в разработку которых я вложил годы труда. Наконец-то я вернулся к своей настоящей профессии. Приступив к строительству заводского поселка в пустыне, я не раз вспоминал свою жизнь в Сибири; там мне приходилось строить копи и фабрики в таежной глухомани, на расстоянии нескольких дней езды от ближайшего человеческого жилья. Мне всегда нравилось быть первооткрывателем. В мою задачу входило не только возведение построек, налаживание нового оборудования и добыча минералов, но и воспитательная работа с коллективом, от которого в конечном счете зависит успех – или неудача – любого предприятия.

Заброшенный тракт из Иерусалима к Мертвому морю вернулся к жизни. По нему потянулись вереницы тяжелых грузовиков с досками, цементом, арматурой, трубами и прочими стройматериалами. Везли продукты и утварь. Появились первые бараки, прокладывались трубы для подачи воды из Мертвого моря в испарительные бассейны. Другую сеть труб тянули от Иордана. Построили небольшую пристань, куда причаливали транспортные лодки и баржи, привозившие питьевую воду из вади Зсрка. Работа шла как положено, по плану, депо двигалось, и это радовало людей. А какой праздник был в тот вечер, когда ночную темень впервые рассеял свет электрических ламп!

В феврале 1931 года – через год после того, как мы приступили к работе, – предприятие уже дало первую продукцию: некоторое количество брома, отправленного на английский рынок. Это была первая партии брома из негерманского источника, однако фирма "С.Тениент и сыновья" выступила перед покупателями гарантом всего, что касалось качества нашего брома, его количества и сроков поставки в соответствии с контрактами, так по реализация товара не встретила никаких затруднений.

На следующий год мы приступили к выпуску поташа. Первый заказ был получен из Балтимора в Соединенных Штатах. В годы Второй мировой войны Мертвое море обеспечивало Англии почти половину необходимого ей поташа и четыре пятых потребности ее доминионов (за исключением Канады). Наряду с этим "Поташная компания" уплатила британской казне в виде налогов 604 тысячи фунтов стерлингов (за все время существования компании – более одного миллиона фунтов стерлингов), помимо 461 тысячи фунтов, выплаченных палестинской администрации и правительству Трансиордании в виде прибылей и дивидендов. Число работников наших предприятий достигло двух тысяч, и еще более десяти тысяч человек приобрели источник заработка благодаря деятельности компании. С начала работ и до войны с арабами было добыто в общей сложности 1.040.000 тонн поташа и 8.200 тонн брома.

Тут уместно напомнить, что различные газеты, даже такие серьезные, как "Дейли Миррор" и "Дейли Экспресс", публиковали в свое время сенсационные известия о наличии в водах Мертвого моря золота. Распространителем этих слухов бьи уже упоминавшийся английский коммерсант со странным именем Хозро Дурадваччио, который надеялся таким способом напугать министерство колоний и приостановить выдачу нам концессии. В этом деле была некая доля правды. Известный немецкий профессор Хабер поставил в 1920 году солидные опыты по извлечению золота из воды. Еще до него этим интересовалось несколько физиков, и профессор Арениус из Стокгольмского университета, директор отделения физической химии Нобелевского института, выпустил (в 1903 г.) фундаментальную монографию по тому же вопросу. Арениус оценивал количество золота и водах Мирового океана в 8 миллиардов тонн, другими словами, он предполагал, что в каждой тонне воды содержится 6 миллиграммов золота. Хабер, разработавший процесс добычи азота из воздуха, ухватился за эти цифры и решил искать метод извлечения золота из воды, дабы помочь Германии справиться с огромными репарациями, наложенными на нее Версальским договором. Он, разумеется, получил поддержку немецких властей, и его опыты, которые проводились тайно, но в крупных масштабах, длились целых шесть лет. Исследования велись с помощью нескольких датских судов и специально оборудованного для этой цели немецкого корабля "Метеор". На берег было доставлено свыше 5 тысяч проб из различных морей и с разных глубин. Наилучшие результаты принесли пробы, взятые в северной части Атлантического океана, к юго-западу от Исландии и Гренландии. Однако после шести лет упорного труда Хабер вынужден был признать, что потерпел неудачу. Он установил, что количество золота в океанской воде не превышает 0,4 миллиграмма на тонну и что его добыча экономически нерентабельна. Он также показал, что золото в морской воде находится не в растворенном виде, а в виде тонкой взвеси почти на поверхности моря. Эта взвесь попадает в организм различных морских обитателей и после их смерти уходит вместе с ними на дно. Таким образом, если в океанах и существуют скопления золота, их следует искать не в воде, а на дне.

В день опубликования "Белой книги" по поводу концессии Мертвого моря в газете "Дейли Экспресс" появился сенсационный рассказ о Жорже Клоде, одном из крупнейших французских ученых, который еще в 1922 году якобы пришел к выводу, что в водах Мертвого моря концентрация золота в сорок раз выше, нежели в океанской воде, и что оно содержит золота в общей сложности на сумму 10 миллиардов фунтов стерлингов, причем треть этого количества можно извлечь в течение пятнадцати лет. По словам газеты, Клод пытался убедить в справедливости своей оценки Пуанкарэ и уговорить его воспротивиться передаче мандата на Палестину в руки Великобритании, но тот не прислушался к его совету. Отзвук этой истории проник даже в текст концессионного контракта, где отдельным пунктом оговаривалось, что право добычи из Мертвого моря "золота, серебра либо других драгоценных металлов и их россыпей" сохраняется исключительно за правительством. После вышеупомянутой публикации в "Дейли Экспресс" я отправился к профессору Хаберу за советом, но он сказал мне, что больше не верит в свою старую идею, даже в применении к Мертвому морю. Тем не менее я решил проверить наличие золота в его водах. Я послал несколько проб из Мертвого моря в франкфуртскую "Компанию по металлам". Результаты анализов оказались обескураживающими: выяснилось, что в поверхностном слое воды золота содержится всего лишь 0,078 миллиграмма на тонну, а в придонных слоях – 0,092 миллиграмма.

Теперь пора рассказать, чем окончилось дело с Дурадваччио и его группой. Убедившись, что все его угрозы и маневры ни к чему не привели, он решил, что ему терять нечего, и в январе 1923 года подал иск в верховный суд Великобритании против "Палестинской поташной компании". Претензия была внесена от его имени и от имени 13 французских граждан, которые утверждали, что у нашей компании нет права добывать минеральные соли из Мертвого моря и поэтому она должна прекратить работу, а также уплатить компенсации и возместить ущерб за добытые нами минералы. Юридические проблемы, возникшие в связи с этим иском, оказались чрезвычайно сложными и запутанными, и время, остававшееся у нас до слушания дела (летом 1934 года), мы употребили на консультации со специалистами по международному праву. Мы обратились к известным ученым разных стран, и в конечном счете список наших консультантов насчитывал 13 знаменитых имен. Самой интересной частью этих хлопот оказалась поездка в Турцию за свидетельскими показаниями первых обладателей концессии – директора горнопромышленного департамента в Анкаре и начальника турецкого государственного архива. На опросе этих свидетелей настояли истцы, но нам предоставили право перекрестного допроса, а также право опросить дополнительных свидетелей; английский суд просил согласия на это турецких судебных властей.

9 января 1934 года я выехал в Анкару и там встретился с пятью юристами, приглашенными нашей компанией из Лондона, Парижа и Константинополя. Главным спорным пунктом являлся, разумеется, тот факт, что первая оттоманская концессия была в свое время отменена и трое ее обладателей знали, что в момент, когда они продали свои "права", у них этих "прав" уже не было. Эдвардс, который у них эти "права" приобрел, очевидно, не знал об отмене фирмана, иначе не заплатил бы за него и копейки. Однако продолжал ли он верить в законную силу приобретенной концессии и три года спустя, когда было подано прошение считать недействительным указ об ее отмене? Было ли это прошение подано и с его согласия? А может быть, турецкие власти согласились восстановить концессию с целью утаить ее от Эдвардса?

Наши противники пытались оперировать и тем и другим аргументом: что фирман никогда не отменялся, а если и был упразднен, то затем была отменена его отмена. В такой обстановке большое значение приобретали свидетельские показания. Однако получить их было непростой задачей, так как турецкий процессуальный кодекс не разрешал нашим адвокатам действовать самим, и мы были вынуждены вести опрос свидетелей через турецких адвокатов. Более того: и последние не располагали правом вести перекрестный допрос. Они должны были подавать свои вопросы в письменном виде, а опрашивал свидетелей председатель суда, и он же сообщал их ответы. На деле же как вопросы, так и ответы зависели от машинистки, которая ассистировала председателю. Легко понять, как трудно было в таких условиях формулировать вопросы, переводившиеся на турецкий язык, а затем обратно на французский.

Важнейшим из свидетелей был Салах Дженджуз-бей, уже ставший к тому времени депутатом турецкого парламента. По его словам, он не получал никаких извещений об отмене фирмана, выданного ему властями. В период о котором шла речь, (в 1915 – 1916 годах), Дженджуз был депутатом Национального собрания Турции и в сопровождении Джамаль-паши, командующего турецкой армии, ездил в Эрец-Исраэль. 15 февраля 1915 года он даже посетил берега Мертвого моря – он подробно рассказывал об этой поездке: как ехали на автомобиле и как катались на лодках по морю. Он утверждал, что в то время и речи не было об отмене. Однако его показания не вызывали доверия, так как мы располагали тремя убедительными документами: текстом указа об отмене фирмана и двумя извещениями об этой отмене, напечатанными в свое время в турецком официозе в Константинополе и в официальном органе печати в Иерусалиме. Причем документы эти были датированы как раз январем и февралем 1915 года.

После заседаний суда в Анкаре состоялись заседания другого суда, в Константинополе. В Анкаре суд заседал в составе трех человек, в их числе была одна молодая женщина. В Константинополе все заседания вела молодая женщина-судья, и я никак не мог избавиться от впечатления, что это было сделано специально дня иностранцев, дабы продемонстрировать перед ними равноправие женщин в новой Турции.

7 июля 1934 года дело дошло до окончательного разбирательства в Всрховном суде. Наши советники были уверены, что выиграют депо, и не хотели тратить время на изучение вопроса, вправе ли вообще турецкий суд принять к слушанию иск французов. Однако генеральный прокурор правительства, который тоже был на нашей стороне, категорически настоял на том, чтобы прежде всего разобрались с проблемой компетенции. И действительно, суд по этому вопросу вынес постановление и нашу пользу, найдя, что иск находится вне пределов его юрисдикции. Одновременно он обязал истцов уплатить нам издержки в размере 4 924 фунтов стерлингов. Правда, он признал за ними право возобновить иск в палестинском суде, но они им не воспользовались и прекратили борьбу – повидимому, их отрезвили расходы, связанные с возбуждением нового судебного дела, и риск проиграть его.

Даже издержек по первому процессу они не оплатили. Взыскать причитавшееся нам с французов мы не могли, да и Дурадваччио, единственный среди них британский подданный, своей доли тоже не уплатил и в конце концов был объявлен банкротом. Наши расходы по суду составили в общей сложности 15 900 фунтов стерлингов. Но важнее было то, что мы, наконец, разделались со всеми претензиями и судебными исками, оспаривавшими наше право на пользование концессией.

Работы на Мертвом море продвигались, выпуск продукции увеличивался, и постепенно начали оправдываться слова лорда Темплтона насчет Хайфского порта, электрификации и предприятия на Мертвом море, как трех китов, на которых зиждется строительство новой цивилизации между Нилом и Евфратом. Наше предприятие простиралось на запад и на восток от Иордана, а потому мы находились в постоянном контакте с соответствующими двумя правительствами. Наши отношения с британскими верховными комиссарами (кроме Гарольда МакМайкла) всегда оставались хорошими. Добрые отношения я поддерживал и с арабским населением, ибо с сибирских времен привык ценить и уважать людей разных национальностей. Половина рабочих на заводе Мертвого моря были арабы. Почти все жители Иерихона были заняты на головном предприятии компании, а завод в Сдоме дал работу всем мужчинам трансиордаиского села Эль-Сафия. Я рад случаю отметить, что за восемнадцать лет работы “Поташной компании" (1930–1948) между работавшими и ней евреями и арабами всегда сохранялись мирные и дружественные отношения. Иногда возникали разногласия среди еврейских рабочих, а также среди рабочих-арабов, но я не помню ни единого случая вражды между евреями и арабами. И то же время случалось, что евреи заступались за арабов, обделенных администрацией или несправедливо уволенных, а арабы, в свою очередь, за евреев. Патроном и заступником арабов был Моше Лангоцкий, о котором я уже упоминал. За годы, проведенные на берегу Мертвого моря, Лангоцкий научился бегло разговаривать по-арабски, стал начальником одного из цехов, и я никогда но замечал, чтобы он делал какое-либо различие между еврейскими и арабскими рабочими. Арабские рабочие тоже были преданы интересам предприятия. Они не помогали бандам, действовавшим в стране в 1936–1938 годах, и не участвовали в волнениях, возобновившихся в 1947 году. Даже в 1948 году, во время арабского вторжения, они не поддерживали нападений на евреев. Наоборот – арабские рабочие завода в Сдоме отправили ко мне посланцев, прося защиты от возможного нападения на них хевронских арабов, подстрекаемых ставленниками муфтия.

Мы поддерживали отношения и с правительством Трансиордании. В этот период (1930–1948) Ибрагим-паша Хашемит и Туфик-паша Абу-Хода поочередно занимали пост премьера. Оба они были выходцами из западной части Эрец-Исраэль, один – уроженец Шхсма, другой – Акко. Оба воспитывались в Константинополе и владели французским языком. Ибрагим-паша по профессии был юрист и во время недолговечного правления Фейсала в Сирии служил в должности старейшины дамасских судей. После основания "Поташной компании" я пригласил его стать нашим юридическим представителем в Трансиордании, он мое предложение принял и сложил с себя эти обязанности только тогда, когда стал премьером. Приезжая в Амман, я заходил к нему в контору, порой он приглашал меня к себе домой, а когда он сам приезжал и Иерусалим, то наносил мне ответные визиты. С течением времени у нас сложились отношения личной дружбы, и мы беседовали не только о делах, но и о своих частных и семейных заботах. Я думаю, что и в последние годы он был самым уважаемым и авторитетным среди политиков королевства. После убийства короля Абдаллы он стал одним из трех иорданских регентов, и в апреле 1957 года король Хусейн снова назначил его главой правительства. Старик с большим успехом выполнял свои обязанности и сумел справиться с серьезным кризисом, разразившимся в то время в Иордании. Позже газеты сообщили, что во время иракского переворота Ибрагим-паша был убит – на 83 году жизни.

Туфик-паша Абу-Хода был человеком совершенно иного склада. Когда я с ним познакомился, он лишь начинал свою политическую карьеру в должности первого секретаря трансиорданского правительства. Это был суровый и упорный педант, общаться с ним было непросто. По своим воззрениям он был арабский националист; тем не менее, наши отношения оставались хорошими, и в большинстве случаев нам удавалось прийти к соглашению. Главным смыслом его жизни была страстная любовь к единственной дочери: девочка всегда находилась при нем и сопровождала его в поездках. Когда я видел их в последний раз в 1948 году, она была уже пятнадцатилетней девушкой и все-таки продолжала жить в одной комнате с отцом. Через некоторое время Туфик неожиданно для всех покончил с собой. Он оставил дочери свои дневники, но вскоре в газетах появилось сообщение, что эти дневники украдены у нее и исчезли.

Один из директоров "Поташной компании" Абдель-Рахман эль-Тадж – тоже был арабом, но он держался в стороне от политики. Это был замечательный человек, пользовавшийся уважением обоих арабских партий, соперничавших между собою, – партии муфтия и партии Нашашибов. Рагеб-паша Нашашиб был его другом и останавливался у него, когда приезжал и Иерусалим. При этом Абдель-Рахман эль-Тадж являлся членом Высшего арабского комитета, во главе которого стоял муфтий. Добрые отношения он поддерживал и с евреями.

У него был большой дом, нечто вроде замка, окруженного плантациями цитрусовых. Оп был религиозным человеком, сведущим в коране. Однажды по пути из Иерусалима в Тель-Авив я заехал к нему, он угостил меня чаем и не отпускал, предлагая у него переночевать. Я объяснил, что хочу засветло добраться до Тель-Авива, так как завтра утром еду в Лондон, а до этого должен побывать на могиле матери: я навещаю ее всякий раз, когда выезжаю из страны. Это его тронуло, он взял мои руки в свои и прочел мне суру из корана во славу тех, кто чтит и не забывает своих родителей. На заседаниях нашего правления он представлял своего сына Абдель-Рахмана, учившегося в Кембридже. А когда юноша вернулся в Эрец-Исраэль, я назначил его нашим представителем в Трансиордании. Это было удобно, так как Туфик-паша был его двоюродным братом. В правлении "Поташной компании" были евреи, арабы, англичане и американцы, люди разных национальностей и разного вероисповедания, но никогда не было никаких инцидентов или трений расового или религиозного характера. Почти двадцать лет мы вели наши дела в атмосфере сотрудничества и дружбы.

В 1920 году Мертвое море посещали лишь единичные путешественники и паломники. Согласно общепринятому тогда мнению, считалось, что люди белой расы не в состоянии жить в этом пустынном месте с его тяжким климатом. В 1947 году Мертвое море стало не только кладовой химического сырья, но и местом отдыха для жителей страны и туристов со всего света. По соседству с поташным центром возник прелестный уголок – Калия, с современным комфортабельным отелем и полем для игры в гольф "Клуба Содома и Гоморры". Сотни больных ревматизмом приезжали на купания в Мертвом море, исцеления в его водах искали также люди с глазными заболеваниями и женщины, страдающие бесплодием.

Шоссе из Иерусалима в Иерихон было расширено, приведено и порядок, и по нему шло оживленное движение. То и дело проходили колонны тяжелых грузовиков, везущих поташ Мертвого моря. У северной оконечности моря разместилось головное предприятие. Над воротами красовался большой щит с названием компании. У ворот стоял полицейский пост, а за проходной была расположена рубка заводской радиостанции, которая поддерживала постоянную связь с заводом на юге, в Сдоме. Неподалеку от ворот строили жилье для семейных работников предприятия, и во дворе постоянно играли дети, большинство которых здесь и родились и выросли и здесь же начали ходить в школу. "Мертвое" море превратилось в оазис культурной жизни. Сотни рабочих – евреев и арабов – изо дня в день приходили к испарительным бассейнам, чтобы заняться их очисткой и сбором сверкающих на солнце белых кристаллов. Другие десятки работали в рафинерном цехе. Часто приезжали сюда на практику студенты из Иерусалима. В кинотеатре два раза в неделю шли фильмы, иногда устраивались концертные вечера с участием заезжих артистов и музыкантов. Имелось и спортивное поле, расположенное рядом с предприятием. На Мертвом море плавала флотилия из тридцати судов, поддерживая постоянное сообщение между заводами центра и Сдома. А вокруг этих двух оазисов – двух заводов, где жизнь била ключом, простиралась, как в древние времена, безмолвная и безлюдная пустыня, какой я ее застал, когда впервые приехал сюда.

Такой вид имело это место десять лет тому назад – до того, как вспыхнула война, разрушившая предприятие. И когда я думаю о его истории и о ядовитых болотах, превращенных в испарительные бассейны, мне на ум невольно приходят слова пророка Иехезкеля: "И сказал мне: вода эта потечет в восточную сторону земли, сойдет на равнину и войдет в море; и воды его сделаются здоровыми... Болота его и лужи его... будут оставлены для соли" (48:8, 11).