Чету Плехановых я навестил один или два раза, когда был проездом в Женеве, но более всего мне запомнился первый проведенный вместе вечер. Это было за несколько лет до того, как мы встретились в Нерви.

В 1906 году после короткого пребывания в Берлине (об этом – в другой главе) я отправился на лечение в Швейцарию: до этого я успел побывать в тюрьме, и у меня оказались затронуты верхушки легких. Врач посоветовал деревушку Кларен близ Монтре. В гостинице мне случайно повстречался старый революционер А.Зунделевич, просидевший 25 лет в Шлиссельбургской крепости. После освобождения ему разрешили поселиться в Чите, главном городе Забайкалья, где я с ним и познакомился. В революцию 1905 года он получил возможность выехать за границу. Белый, как лунь, с окладистой бородой, он словно сошел со страниц священного писания. Недавно на выставке в Париже я увидел портрет Сезана кисти Писарро. Чуть удлинить бороду на этом портрете, выбелить волосы – будет точный двойник Зунделевича.

Вот что удивительно: и Зунделевич, и Вера Фигнер, которая тоже четверть века протомилась в шлиссельбургских казематах, хорошо выглядели и отличались здоровым цветом лица. Вера Николаевна поселилась поблизости от Монтре – в деревушке Боджи, и так как я был почти рядом, в Кларене, то навещал ее. (Я взялся также передать ее сестре в Петербурге устное сообщение, которое из-за своего содержания не могло быть доверено почте) . Зунделевич свой цветущий вид объяснял доброкачественной и свежей пищей, которую получали узники Шлиссельбургской крепости. Не думаю, чтобы причина была в этом, скорее тут дело в индивидуальных особенностях человеческого организма. Впечатление, что Вера Фигнер пышет здоровьем, было, несомненно, обманчивым: ее румянец скорее свидетельствовал о высоком кровяном давлении. Зато Михаил Бакунин, знаменитейший анархист, сыгравший большую роль в революционном движении в Европе в 1848 году, которого два года продержали в австрийской тюрьме прикованным к стене камеры, а по возвращении в Россию посадили на шесть лет в Петропавловскую крепость, после всех этих испытаний действительно не утратил ни своей энергии, ни работоспособности.

Зунделевич входил в круг друзей, которые помогли Кропоткину бежать из тюрьмы. Как сам Кропоткин, так и Зунделевич часто рассказывали об этом дерзком предприятии. В своей книге "Записки революционера" Кропоткин красочно описывает побег из офицерского госпиталя, куда он попал, заболев.

Дело было при свете дня и на глазах у всего госпиталя. На улице, его ждала пролетка, но ворота охранялись солдатом, которого надо было как-то отвлечь: эта задача и была возложена на Зунделевича, названного в книге "одним из друзей".

Зная, что солдат прослужил некоторое время в госпитале, Зунделевич подсел к нему и, щелкая семечки, завел речь о пользовании микроскопом при анализе на наличие глистов.

– Видал, какие у них хвосты? – спросил Зунделевич.

– Не мели вздор, – сказал солдат. – Нету у них никаких хвостов.

– А я тебе говорю – есть, и громадные, ежели смотреть в микроскоп.

– Не рассказывай сказки, я в этом деле понимаю больше тебя. Попадется, бывало, такой подлый паразит – сразу его под микроскоп.

Солдат так распалился, доказывая свою правоту, что просмотрел, как мимо него проскользнул Кропоткин, вскочил в пролетку и был таков.

Зунделевич входил в группу Плеханова "Земля и воля". Приехав в Швейцарию в 1906 г., он надумал отправиться к Плеханову и попросил меня сопровождать его. Я говорил, что неловко постороннему человеку присутствовать при встрече закадычных друзей после двадцатипятилетней разлуки, но Зунделевич настаивал, и я пошел. Прислушиваясь к их разговору, я убедился, что Плеханов на многое смотрит совершенно иначе, чем Кропоткин. Когда он заговорил о былом, на его сумрачном лице не обозначилось ни малейшего воодушевления и радости. Зато оказалось, что у Зунделевича и Плеханова нашлись новые общие интересы. Плеханов уже отошел от народнических идей семидесятых годов и стал твердокаменным марксистом. То же самое произошло и с Зунделевичем за годы его сибирской ссылки. Повспоминав о прежних делах и старых друзьях, оба перешли к настоящему, и тут Плеханов рассказал, как к нему явился некий юный социал-демократ – его фамилия, кажется, была Ломов: молодой человек спросил, читал ли уже Плеханов его, Ломова, сочинения. На это Плеханов ответил следующим рассказом: известный немецкий социал-демократ Эдуард Бернштейн, наделавший много шума своей книгой о проблемах социализма, в молодости поехал в Лондон, чтобы повидать Карла Маркса. Бернштейну было тогда двадцать три года, и когда он начал рассказывать о своих сочинениях, Маркс остановил его замечанием: "Послушайте-ка, любезный, в вашем возрасте я еще не опубликовал ни строчки".

Последние годы жизни Зунделевич провел в Лондоне. Когда я приезжал туда, мы обязательно раз в неделю ходили вместе обедать. Но, вернувшись в Лондон после Первой мировой войны – в 1921 году, – я уже не застал Зунделевича в живых. О нем никто больше не помнил. Маленькая урна на одном из лондонских кладбищ – вот и все, что осталось от некогда знаменитого революционера.

В 1911 – 1912 годах, находясь в Лондоне, я часто бывал в доме у Кропоткина, и память об этих визитах принадлежит к самым дорогим для меня воспоминаниям.

Незадолго до нашей встречи я прочитал "Записки революционера". Анархизм как мировоззрение заинтересовал меня, и с тех пор я усердно штудировал то немногое, что попадалось на эту тему. Познакомившись с Кропоткиным, я забросал его вопросами и с большим интересом слушал рассказы о развитии анархистского движения в Англии и других странах. Но главный для меня интерес встреч с Кропоткиным состоял не в этом. Будучи офицером, Кропоткин в течение пяти лет – между 1862 и 1867 годами – изучал географию и геологию Забайкальского края. Особенно досконально он исследовал Олекминско-Витимскую губернию, куда входил и Баргузинский уезд. Итоги работ, произведенных его экспедицией, были опубликованы в Иркутске в вестнике сибирского отделения Географического общества, основанного в 1855 году. Доклад об олекминско-витимской экспедиции вышел отдельным томом в 700 страниц и был у меня в Баргузине настольной книгой. Я не расставался с ним и выезжая на рудники, поскольку постоянно обращался к тем сведениям, что были в нем собраны.

Кропоткин был интересным собеседником, я жадно внимал рассказам о его яркой жизни и работе в Сибири. Его интерес ко мне объяснялся тем, что я был уроженцем края, к которому он всегда испытывал влечение. Его многое связывало с Сибирью: дед его был губернатором Восточной, а затем Западной Сибири; любимый брат Александр был осужден на двенадцать лет ссылки в Минусинск и Томск, где и умер; сам Кропоткин провел в этих местах, по его словам, наиболее славные дни своей юности, и пять лет, в течение которых он обследовал Забайкалье, были самыми чудесными. Он просил рассказать обо всем новом, что было сделано в области геологии после того как он покинул эти края, и преисполнился гордости, услыхав, что его предположения о наличии золота в районе Мойска и Королона блестяще оправдались. Я рассказал ему о Якове Фризере, который вел изыскания в районе Королона и, опираясь на сведения Кропоткина, действительно открыл там богатые золотые россыпи и заложил основы их использования. Фризср был моим родственником. Он тоже родился в Баргузине. Хотя он не окончил даже и начальной школы, но тем не менее обладал обширнейшими познаниями в различных областях. Своей образованностью он был обязан ссыльным и непрерывному чтению. Дома он держал большую библиотеку с сочинениями философов разных школ и особенно ценил Шопенгауэра, которого часть цитировал на память.

Мы беседовали с Кропоткиным и на весьма интересную другую тему. Он утверждал, что война между Германией и Англией неизбежна, – и действительно, спустя два года разразилась Первая мировая война. Прожив в Англии четверть века, Кропоткин оказался тесно связан с жизнью этой страны. Он пользовался заслуженным уважением в кругах английской общественности и поддержкой ее лидеров.

На склоне лет он неутомимо разъезжал по английским городам, выступая с лекциями. Он разъяснял необходимость введения прогрессивной системы всеобщего и технического образования, уровень которого в Англии тех дней был чрезвычайно низок. Он приводил цифры, свидетельствовавшие об уровне образования в Германии, и доказывал, что именно благодаря этому немцам удалось проникнуть не только в Индию, на Цейлон и в Австралию, но и во все британские колонии в Африке, отобрав у англичан их традиционные рынки. Мне он сказал тогда:

– Война не просто неизбежна, она необходима.. И чем скорее она начнется, тем лучше. В противном случае Англия окажется в положении второразрядной державы.

Он приложил много усилий, чтобы сделать эту истину очевидной для английского общества. Трудно было не проникнуться симпатией к старому революционеру, рассуждавшему со смелостью и запальчивостью юноши.

Его милая, скромная жена Софья Григорьевна – так ее звали, если мне не изменяет память, – завела обычай приглашать нас на обед или на чай каждый уикэнд, очевидно, чтобы как-то платить за гостеприимство, которым она пользовалась у моей сестры в Нерви. В хорошую погоду мы с Кропоткиным после чая отправлялись на прогулку.

В предисловии к "Воспоминаниям революционера" автор введения Георг Брандес пишет: "Кропоткин не опускается до дешевого интимничания с читателем. Он не рассказывает, как влюблялся и какие у него были отношения с прекрасным полом, и даже о своей женитьбе упоминает лишь мимоходом. Только раз, оглядываясь на последние шестнадцать лет своей жизни, он находит время заметить, что он – отец, притом любящий и преданный". И действительно, в книге Кропоткина о его женитьбе и жене сказано лишь, что в 1881 году она защитила диплом специалиста по естественным наукам в Женевском университете.

О причине такой сдержанности, мне кажется, можно догадаться из слов, сказанных Кропоткиным во время одной из наших прогулок. Мы с сестрой, знавшей чету Кропоткиных, оба сходились на том, что семья эта очень счастливая. Жена оказывала на него самое положительное влияние, заботилась о нем, и он, в свою очередь, относился к ней с трогательной нежностью. Возможно, из опасения, что я все же заметил разницу в их интеллектуальном развитии (а какая женщина могла бы тягаться с подобным гигантом), а может быть, по какой-то другой причине он вдруг разразился тирадой: "Знаете ли вы, как мы поженились? Когда я сидел за решеткой, Софье Григорьевне удалось достать пропуск в тюрьму. И она приходила, таская мне всякую снедь и комфортные штучки, и бегала ко мне, и заботилась до самого моего выхода из тюрьмы. – Он усмехнулся: – Я понял, что должен сделать ей предложение".

После Февральской революции Кропоткин возвратился в Россию. Он прожил в изгнании сорок лет. Свои последние годы он провел в местечке Дмитровка Московской губернии. Он продолжал заниматься наукой и написал исследование по геологии района Дмитровки. Там он и скончался в 1921 году.