Пробыв недолго в Тель-Авиве, я поспешил к предмету моих грез – Иерусалиму – и оттуда спустился к Мертвому морю. По дороге я убедился, как незначительны перемены со времени первого моего приезда в 1911 году. Тогда я ехал на пароконном дилижансе – теперь сообщение осуществлялось с помощью нескольких старых фордов – из остатков военного автомобильного парка времен мировой войны. Однако, по мнению пассажиров, это был сомнительный прогресс: дилижансы хоть и неторопливо, но все-таки двигались, а теперь приходилось то и дело сидеть на обочине дороги в ожидании, пока шофер починит разбитую и негодную машину.

Поэтому из Иерусалима к Мертвому морю я предпочел поехать верхом. Ко мне присоединился мой старый петербургский приятель Исраэль Розов, я встретил его в Тель-Авиве. Мы выбрали не обычную дорогу, а решили повернуть к Бет-Лехему и оттуда – на монастырь Мар-Саба, высеченный в скале и издали напоминающий замок, висящий на горном обрыве. Строительство этой мрачной крепости восходит к пятому веку нашей эры. В течение многих столетий Мар-Саба служил местом, где отбывали наказание провинившиеся греческие монахи. Когда мы заглянули в монастырь, то застали там не более пятнадцати человек, – их сочли виновными в еретических настроениях и прегрешениях против нравственности. Дисциплина здесь была суровейшая. Монахи не занимались, как в других монастырях, возделыванием земли или рукоделием грязные и запущенные, они проводили время в полном безделии. Единственное, что им оставалось, – это кормить заглядывавших сюда перелетных птиц.

Я избрал этот маршрут, чтобы осмотреть залежи фосфатов, о которых упоминалось в исследовании профессора Бланкенгорна. Проводником нам служил надежный паренек по имени Иекутиэль. Отъехав километров восемь от Иерусалима, мы свернули с тракта на Бет-Лехем и двинулись на восток, в Иудейскую пустыню. Езда по бездорожью была нелегким делом, но мы не могли налюбоваться совершенно потрясающим видом, открывшимся на Мертвое море и горы Моава по другую его сторону. Путь до Мар-Сабы занял около трех часов, а спустя еще три часа мы очутились на берегах Мертвого моря. До этого я повидал несколько пустынь и в каждой находил особую, только ей свойственную красоту и очарование. Иудейская пустыня тоже очаровала меня своим диким пейзажем. Тропа, спускающаяся от Мар-Сабы, кружит и вьется, и тот, кто едет по ней на восток, видит перед собой всю долину Мертвого моря и южную оконечность Иорданской долины. На некоторых участках тропа настолько крута, что нам приходилось слезать с лошадей и спускаться пешком. Мы вышли к тесному ущелью вади Маклих, неподалеку от стоящего на вершине Неби Муссы, и оттуда спустились к северному побережью Мертвого моря. Так мы очутились в точке, расположенной почти на 400 метров ниже уровня Средиземного моря и на 1200 метров ниже Иерусалима.

Тут все оставалось таким, каким было в мой первый приезд. То же запустение и тот же ландшафт, поразивший меня девять лет тому назад и вряд ли изменившийся за тысячелетия, миновавшие после гибели Содома и Гоморры. Несмотря на октябрь, было очень жарко и не чувствовалось никаких признаков приближающейся осени. Зеленовато-голубой цвет воды, алые блики в горах Моава и мертвое безмолвие, простертое над окрестностями, вызывали странное тягостное чувство, уже знакомое мне по первому приезду.

Однако и сюда дошли отзвуки великих перемен, совершившихся в мире за это время. В 1911 году на всем побережье я увидел лишь одну жалкую лачугу, окруженную тростником, и такая же лачуга под сенью финиковых пальм стояла на берегу Иордана, в священ- ном для христиан месте омовения Спасителя. В этих хижинах ютились арабы, готовившие туристам креп- чайший черный кофе, который подавался в малюсень- ких чашечках. Теперь на берегу стояло несколько до- щатых бараков, море бороздила большая моторная лодка и несколько весельных. Как бараки, так и эти "плавсредства" остались со времен войны – турецкие и германские войска покинули их при отступлении.

Мои мысли сосредоточились на предстоящей рабо- те, ради которой я приехал в Эрец-Исраэль. Я хотел соэдать в этой отсталой стране химическую промыш- ленность, но какой выбрать путь, чтобы добиться поставленной цели? Осуществление этой задачи имело бы огромное значение для возрождения общественной и национальной жизни в Эрец-Исраэль. Более того, разработка запасов поташа; брома и других минеральных солей Мертвого моря необычайна важна для мировой экономики, особенно для английской промышленности. До Первой мировой войны химической промышленности в Англии почти не существовало. Снабжение поташем зависело от монопольных германских предприятий (в Штасфурте и Эльзасе). Однако в последние годы Англия делала серьезные усилия, чтобы исправить положение и создать у себя современную химическую индустрию.

Задача, за которую я взялся, была нелегкой, но я приступил к ней, имея за плечами долгий практический опыт. Без юношеской восторженности, трезво взвесив все возможности, я принялся за дело. Я понимал, что главные трудности на моем пути будут не технического, а политического порядка. Хотя весь район Мертвого моря входил в зону, оккупированную генералом Алленби, с юридической точки зрения эта территория не являлась британской. Решение о политическом будущем Эрец-Исраэль не было принято. Поэтому представлялось особенно важным, какие аргументы я смогу привести в пользу своего плана добычи минеральных солей методом фракционного испарения. Прежде всего следовало построить на берегу Мертвого моря экспериментальный цех и приступить к регулярным метеорологическим наблюдениям, так как до сих пор не было надежных данных о температурах и влажности в этом районе. Записи считанных путешественников, побывавших здесь, давали весьма скудные сведения. Правда, я нуждался в капиталах, чтобы построить опытную установку, содержать ее, а также чтобы иметь возможность как следует подготовиться к ведению переговоров с властями о концессии на эксплуатацию вод Мертвого моря. Однако я был уверен, что если одолею этот первый, начальный этап, то добьюсь своего и сумею заручиться поддержкой крупнейших финансовых магнатов, особенно еврейских. Да и сионистские учреждения, недавно получившие согласно Декларации Бальфура официальный статус, несомненно, поддержат меня. Словом, я приступил к делу. Вскоре мне удалось завязать первое знакомство с британскими властями в стране. В этом мне помог адвокат Гарри Сакер, с которым я подружился во время моего посещения Англии в 1910 году. Он жил тогда в Манчестере и был членом редакции "Манчестер Гардиан". Родители его были сионистами и дали сыну соответствующее воспитание. Гарри Сакер был одним из верных помощников доктора Вейцмана, преподававшего в то время химию в Манчестерском университете и готовившего почву для Декларации Бальфура. Группа выдающихся сионистов в Манчестере включала Саймона Маркса, Исраэля Зифа, Герберта Сайдботтема и Сэмюэля Ландмана. Вскоре после получения англичанами мандата на Эрец-Исраэль Сакер поселился в Иерусалиме и стал одним из ведущих юристов страны.

Когда я изложил ему свои планы относительно добычи поташа из вод Мертвого моря, он загорелся и сказал, что усматривает в этом важную веху на пути развития страны. С тех пор он содействовал мне юридическими советами, а также помогал осуществить мой план и со временем стал одним из директоров компании "Поташ" *. Прежде всего Сакер представил меня бригадному генералу сэру Уиндему Дидзу, служившему тогда первым секретарем новой администрации, созданной верховным комиссаром Гербертом Сэмюэлем. Его должность была равнозначна посту премьера в правительстве. В первый раз, однако, я встретился с Дидзом неофициально, посетив его дома для частной беседы. За чаем я рассказал, как, на мой взгляд, можно использовать Мертвое море. Я также попросил дать мне вооруженную охрану для поездки. в Трансиорданию, и он ответил согласием, так как полиции в подлинном смысле этого слова в стране не существовало, а дороги были опасны, особенно в том отдаленном районе.

* Через некоторое время Сакер вернулся в Англию, и вместо него юридическим советником стал его компаньон Ш.Горовиц, широко образованный и инициативный человек, тоже иэ группы манчестерских сионистов. Он особенно много сделал для Еврейского университета, а свой дом передал в дар Сионистской организации. Горовиц скончался в 1955 г. во время заседания университетского совета, на котором присутствовал.

Дидз был замечательным человеком: он обладал энциклопедическими знаниями и оригинальным умом. Было ему тогда лет сорок, ходил он в холостяках и жил вместе с матерью. Он был не только официальным заместителем верховного комиссара, но и его другом. Вместе с тем он был верным сторонником Декларации Бальфура и борцом за ее осуществление. За те два года, что он пробыл в стране, он последовательно содействовал возвращению евреев на их историческую родину, потому что твердо верил, что создание национального очага для еврейского народа, рассеянного в диаспоре, в конечном счете обернется на благо Великобритании и всего человечества.

Я помню, однако, и нашу последнюю встречу в Иерусалиме, после того, как он подал заявление об отставке. Герберт Сэмюэль заклинал его остаться, но Дидз не согласился, ссылаясь на то, что устал от бюрократической рутины. Я выразил свое огорчение по поводу того, что он собирается покинуть страну.

• Я оставляю эту должность и надеюсь никогда больше не заниматься административной деятельностью, – сказал Дидз, – однако сионизму я смогу быть полезным в других местах и в большей степени, нежели мне это удалось здесь.

Он сдержал свое обещание. В течение пяти последующих лет он вел активную пропаганду в пользу сионизма в Англии и других странах. Кроме того, он организовал широкую социальную помощь жителям трущоб в Лондоне. Сам он весьма скромно жил в одном из лондонских пригородов. Когда я в начале тридцатых годов приступил к основанию компании "Поташ" и предложил ему пост одного из ее директоров, он вежливо, но твердо отказался: написал мне, что не собирается менять свой образ жизни. 400 фунтов стерлингов в год – это та сумма, которой он привык обходиться, и директорский оклад совершенно ему не нужен.

В 1944 году, во время Второй мировой войны, я находился в Лондоне и зашел к Дидзу. До сих пор помню оказанный мне прием: госпожа МакКэннон, его верная помощница, подала мне скромное угощение. Сам хозяин ограничился стаканом чая из термоса, сухарями и ломтиком сыра. Когда я сделал какое-то замечание по этому поводу, Дидз сказал, что большинством своих физических недомоганий люди обязаны жирной еде и долгому спанью. Он сам спит не более четырех-пяти часов в сутки.

Однако такой спартанский образ жизни вряд ли шел ему на пользу – он выглядел больным. И тем не менее продолжал тратить силы и время на дело сионизма. В 1948 году, в возрасте 74 лет, Дидз возглавил "Англо-израильское общество" и всячески старался расширить круг друзей молодого Государства Израиль. Во время моего последнего приезда в Лондон я с глубокой скорбью узнал, что Дидз скончался (2 сентября 1956 года) . Да, в его глазах наш мир был миром произвола и упадка. С верховным комиссаром сзром Гербертом Сэмюэлем я познакомился в начале 1921 года. Он дал мне понять, что я не смогу получить концессию на эксплуатацию Мертвого моря ранее, чем Лига Наций облечет Англию мандатом на управление Эрец-Исраэль. Более того, он подчеркнул, что неизвестно, когда это произойдет. После этой беседы я пришел к выводу, что надо предупредить события и "застолбить" наше присутствие на берегу Мертвого моря, не дожидаясь утверждения мандата и юридического права на добычу минеральных солей.

Время от времени я вспоминал бараки и лодки на берегу и думал о людях, опередивших меня и закрепивших свое присутствие на, Мертвом море. Я узнал, что лодки и бараки принадлежат арабу-христианину Ибрагиму Хасбуну, откупившему их у британских военных властей. Во время войны Хасбун занимался поставкой пшеницы из Трансиордании турецким войскам, но затем ему удалось войти в доверие к сэру Герберту Сэмюэлю в качестве "специалиста" по вопросам, связанным с Трансиорданией. Военная администрация продала ему лодки, а также сдала в аренду земельный участок, на котором он построил барачный лагерь и таким образом обзавелся собственным маленьким "портом".

Мне пришло в голову, что это обстоятельство может послужить мне лазейкой, чтобы добиться законных прав и для себя. Я стал искать встречи с Хасбуном. Мне посоветовали обратиться в лавку на одной из иерусалимских улиц. Над входом красовалась вывеска на французском языке: "Торговый дом Ицхака Коэна". Коэн оказался простым и прямодушным человеком; он знал арабский, но недурно владел и французским и был связан с влиятельными арабами. В числе знакомых Коэна были Муса Казым-паша, глава Арабского исполкома, его двоюродный брат Джамаль-паша, а также Ибрагим-паша Хашемит, впоследствии премьер правительства Трансиордании. Коэн снабжал их различными товарами и тканями, а также ссужал деньгами*. Интересовавший меня Хасбун тоже числился в списке его знакомых. Коэн представил меня и служил переводчиком во время нашей беседы.

* Спустя несколько лет Ицхак Коан передал все дела своим служащим, а сам переехал на жительство в Рамат-Ган, где и скончался в преклонном возрасте.

Переговоры с Хасбуном оказались плодотворными. Мы подписали контракт, который ввел меня во владение всем имуществом на берегу Мертвого моря, бараками и лодками, а также перепоручил мне аренду земель, на которых стояли бараки, – все это за 1500 фунтов стерлингов наличными. Кроме того, я взял на себя выплату его задолженности Англо-египетскому банку в Иерусалиме в размере 3500 фунтов стерлингов. С банком я заключил соглашение о сроках погашения долга. Все стороны остались довольны: господин Хасбун положил в карман 1500 фунтов стерлингов и избавился от забот о долге; английская администрация, неосмотрительно поручившаяся за Хасбуна перед банком, освободилась от ответственности; я же без больших хлопот получил законный доступ к Мертвому морю. Правда, за это пришлось заплатить большие деньги. Но от лодок я рассчитывал получить доход, организовав перевозку грузов, и под это предприятие взял взаймы 5000 фунтов стерлингов у Джеймса Ротшильда, приехавшего в страну в качестве представителя "Еврейского общества содействия колонизации Палестины". Я изучил экспортно-импортные отношения между западным берегом Эрец-Исраэль и Трансиорданией, в чем мне с большим удовольствием помог сам Хасбун, так как согласно нашему договору он стал одним из директоров предприятия. Власти также одобрительно отнеслись к моему плану. Я установил, что компании следует заняться импортом шерсти и пшеницы, а вывозить различные потребительские товары.

Этот ход позволил мне сразу взяться за дело: в моем распоряжении оказалась моторная лодка, и я мог ходить на ней на замеры и заниматься исследованиями, не опасаясь противодействия с чьей-либо стороны. Весною 1921 года я предпринял, с помощью Хасбуна и Коэна, четырехдневное путешествие вокруг Мертвого моря, к которому я привлек группу в двадцать человек, в том числе сына верховного комиссара и его молодую жену.

Поездка оказалась чрезвычайно интересной. Мы побывали в вади Зерка с его горячими источниками, искупались там во внутреннем бассейне с горячей водой, а потом окунулись в море, чтобы освежиться. Осмотрели ручей Арнон, который течет в теснине среди почти отвесных красных скал, и поднялись до водопада в горах. В провизии у нас не было недостатка, так как снабжением заведовал Коэн, щедро обеспечивший нас всем и погрузивший на палубу двух живых овец, чтобы мы не страдали от недостатка свежего мяса. Однако, когда мы шли вдоль восточного побережья, произошел неприятный инцидент. Внезапно в горах Моава раздались ружейные выстрелы и по воде защелкали пули. К счастью, стрелок промахнулся, Хасбун приказал рулевому повернуть прочь от берега. Когда мы отошли метров на сто, он проговорил:

• Теперь мы вне опасности. Пускай себе палит, нас не достанет. У него только и есть, что старое турецкое ружье.

Хасбун хорошо знал местные нравы и был опытен в делах подобного рода. Через несколько минут мы заметили араба, стоявшего на вершине одного из холмов и стрелявшего по нашей лодке.

• Зачем же он стреляет, если нет шансов попасть? – спросил я Хасбуна.

• Так, хочет позабавиться... – отвечал Хасбун.

Итак, пока все шло прекрасно.

Поэтому я решил сделать следующий шаг и заполучить в аренду необходимую для моих целей большую территорию.

"29 июля 1921 года, Иерусалим

Его превосходительству верховному комиссару

Дом правительства

Иерусалим

Сэр,

В продолжение беседы, которую я имел сегодня утром с Вашим превосходительством, и в дополнение к черновику договора, который будет подписан между администрацией Палестины и мною о перевозках и мореходстве на Мертвом море, в соответствии с чем администрация Палестины согласилась сдать мне в аренду определенные земельные участки, находящиеся в руках господина Хасбуна, прошу администрацию передать мне в долгосрочное арендное пользование, помимо вышеупомянутых участков, соседнюю с ними территорию, согласно обозначениям на приложенной ниже карте...

Данные земли будут использованы для добычи минеральных солей из Мертвого моря, к чему я намереваюсь приступить после получения соответствующего разрешения. Итак, я прошу о передаче мне этих земель в долгосрочную аренду, на условиях, которые будут согласованы между администрацией Палестины и нижеподписавшимися.

Имею честь, сэр, оставаться Вашим покорным слугою

М. Новомейский".

Ответ из Дома правительства поступил незамедлительно. Он был датирован 2 августом 1921 года. В нем содержалось согласие на все, что касалось транспортной компании и полицейской защиты. "Администрация признает важность охраны тракта к Мертвому морю, – говорилось там, – и хотя она не собирается брать на себя ответственность за это, сделает все возможное для обеспечения безопасности Вашего предприятия". Мне также прислали "черновик контракта, который администрация готова подписать", и "небольшие поправки к черновику от 27.7.1921 г. с приложенной копией..." Увы, позже мне пришлось убедиться, как велика дистанция между добрыми намерениями и их осуществлением. Кроме того, письмо содержало весьма неприятный абзац, о котором речь впереди. Что касается полицейской защиты, то сэр Герберт Сэмюэль любезно предложил обратиться к полковнику Эрнесту Ричмонду, его советнику и "специалисту" по арабским делам. Но беседа с полковником оказалась весьма неприятной. Оказалось, что среди новой администрации есть люди совсем иного сорта, чем сэр Уиндем Дидз: многие англичане намеревались удушить дело сионизма, уничтожив его в самом зародыше. Ричмонд был заклятым врагом политики национального очага и со временем недвусмысленно выразил это в статье, которую опубликовал в периодическом издании "Девятнадцатый век" (июльский номер за 1925 год). Он объявил Декларацию Бальфура плодом происков "мирового еврейства" и безумия британских политиков и защищал позицию арабов. Несмотря на это, он продолжал оставаться в Палестине. Во время нашего первого разговора Ричмонд заявил без обиняков, что власти не могут заниматься охраной работников и имущества частного предприятия и что о безопасности я должен заботиться сам. Этот разговор пролил свет на те огромные затруднения, с которыми сталкивался верховный комиссар. Сэр Герберт Сэмюэль был добрым евреем, но он был также верным слугою Великобритании и, получив назначение на свой пост, счел себя обязанным сохранить полную нелицеприятность и без предубеждений подойти к выбору помощников. Так что среди высших чиновников администрации Эрец-Исраэль оказались люди как с проеврейскими, так и с проарабскими настроениями.

Однако еще в большей степени, чем недоброжелательность Ричмонда, меня встревожил загадочный абзац в правительственном письме. Пункт 2 гласил: "Как уже говорилось на заседаниях, в которых Вы принимали участие, администрация не вправе выдать Вам разрешение на поиск полезных ископаемых и концессию на их разработку, пока не вступят в силу хартия и мандат. Что касается добычи поташа и других минеральных солей из Мертвого моря, то в этом направлении уже предприняты шаги другими частными заинтересованными лицами".

От этого абзаца меня бросило в дрожь. Этот пункт не только связал мне руки в отношении поиска новых залежей, но из него, креме того, вытекало, что имеются "частные заинтересованные лица", которые еще до меня "предприняли шаги".

Я попытался выяснить, что это означает, и сэр Герберг Сэмюэль отослал меня к лондонскому министерству колоний. Итак, я поехал в Лондон; эта поездка была необходима тем более, что я рассчитывал найти там финансовую поддержку моему предприятию. В Лондоне я встретился а Гарри Сакером, и мы вдвоем отправились в министерство колоний. Там нас свели с Р.В.Верноном, главой палестинского отдела. Вернон принял нас приветливо, отнесся положительно к моему плану, но и он не мог гарантировать, что министерство колоний со временем утвердит соглашение между властями и кампанией '"Торговля и перевозки", которую я основал. До вступления в силу мандата больше ничего нельзя было сделать. Что касается загадки "заинтересованных частных лиц", то об этом Вернон не проронил ни слова.

Перед отъездом в Лондон мне удалось справиться с делом совершенно иного свойства. Осенью 1921 года я сумел вывезти из Сибири мать и остальных моих родственников, всего двенадцать человек; в октябре того же года все они благополучно прибыли в Страну: мать, одна из сестер – вдова с детьми – и вторая сестра с мужем и детьми. После смерти отца (в 1916 году) я стал главой семьи и обязан был заботиться об остальных. Поэтому я постарался привезти своих близких в Страну, сделал все, чтобы дать им возможность обосноваться на земле и заняться сельским хозяйством. Исходя из своего жизненного опыта и взглядов я считал, что земледелие – самый верный способ обеспечить здоровый образ жизни. Эту точку зрения, которая гармонировала с сионистскими стремлениями вернуть еврейский народ к нормальному и естественному существованию, разделяла и поддерживала моя мать. Еще до приезда родных я поездил по Стране в поисках места, где они смогли бы пустить корни и начать новую жизнь, и остановил свой выбор на Хадере, насчитывавшей тогда около 150 человек населения.

Два обстоятельства побудили меня остановиться на этом поселении. Во-первых, именно здесь в свое время поселились билуйцы, пионеры сионистской колонизации Страны (восемь из них еще были тогда живы). Во-вторых, Хадера произвела большое впечатление на моего отца, побывавшего здесь в 1914 году, за несколько месяцев до начала мировой войны. Он справлял в Хадере Пасху и восторженно описал это в своем дневнике. Я купил в колонии большой участок с пахотными землями, виноградниками и плодоносящим миндалем, где стоял тот самый дом, в котором праздновал Пасху мой отец. Приехав в Страну, родные поселились в этом доме. Племянники с двумя приятелями из Сибири взялись за работу на полях и в виноградниках, а сестра ухаживала за садом, коровами и птицей. Сельскохозяйственные работы были им знакомы еще с баргузинских времен. Постепенно они сроднились со Страной, научились разговаривать на иврите, а потом и на арабском, поскольку подружились с жителями соседнего с Хадерой села Катра *. Я был доволен, что мне удалось наладить их жизнь, и со спокойным сердцем выехал в Лондон бороться за свой план.

* Дружба эта не прервалась и во время кровопролитных стычек, имевших место в Эрец-Исраэль.

На корабле я встретил принца Абдаллу, эмира Трансиордании, незадолго до этого формально отделившейся от западной части Палестины. Границей между ними установили линию, проходившую по реке Иордан и пересекавшую Мертвое море с севера на юг. По решению Каирской конференции, где председательствовал тогдашний министр колоний Уинстон Черчилль, Трансиорданию исключили из сферы действия Декларации Бальфура и евреям запретили селиться в ее пределах.

Абдалла, назначенный правителем нового государства, титуловался эмиром. Английское правительство пригласило его в Лондон с визитом. В этой поездке эмира сопровождали глава правительства Али Рид-паша, Рикаби – сын Али Рида, воспитанник английского университета, служивший у Абдаллы секретарем, и человек шесть телохранителей-бедуинов.

Несмотря на то, что Рикаби получил английское воспитание, он ненавидел англичан, впрочем – и французов тоже. Он был типичным арабским националистом, и все его помыслы только на этом и были сосредоточены. Он говорил о намерении французов удержать за собой Сирию, утверждал, что они непримиримы и готовы убрать любого, осмеливающегося возражать им. Англичане, добавлял он, прибегают к совершенно иному методу. "Внешне они вежливы и улыбчивы, но втайне стремятся подточить саму основу нашего существования, как туберкулезные палочки".

Для Абдаллы и большей части его свиты плаванье на корабле было первой встречей с западным миром. Телохранители эмира питались за отдельным столом, в обществе молодого Рикаби, который их наставлял и присматривал за ними, а также учил пользоваться столовыми приборами, вместо того, чтобы по бедуинскому обычаю есть руками. В Триесте они поселились в гостинице "Савойский дворец" и, когда лифт начал подниматься, разразились воплями ужаса.

С врачом эмира я был знаком еще раньше, и он представил меня Абдалле и его премьеру. Абдалла и Рикаби-отец были осведомлены о моем плане и о моей договоренности с Хасбуном и проявили большой интерес к предприятию, которое я собирался основать. Для меня это было важно, так как половина Мертвого моря находилась отныне под их управлением. Правда, эмир говорил только по-арабски, так что беседовать с ним я мог лишь с помощью переводчика, зато я много общался с Рикаби, объясняя ему ту пользу, которую от моего предприятия в равной степени получат и Эрец-Исраэль, и Трансиордания.

Я всегда верил в доброе сотрудничество между евреями и арабами, и мои дружественные отношения с Абдаллой продолжались много лет. Он хотел развития Трансиордании и понимал, что это требует тесной кооперации с ее западным соседом, Других арабских правителей он ставил не слишком высоко. Само собой разумеется, он питал глубокую ненависть к Ибн-Сауду, который завоевал Наджу, изгнав оттуда отца Абдаллы. Не любил он и Фуада, короля Египта. Он, бывало, говаривал: "С ними я за стол не сяду: один – бедуин (Ибн-Сауд), другой – подлец (Фуад) ".

Он приглашал меня несколько раз в свой дворец в Аммане и зимнюю резиденцию в Шуни в Иорданской долине и сам несколько раз приезжал ко мне на предприятие. В отличие от остальных арабских вождей он не питал ненависти к евреям и не боролся против сионизма.

• Кто построил мой дворец? Кто водит тракторы на моих полях? Ведь это еврейские парни, – говорил он.

Он часто повторял, что унаследовал такое отношение к евреям от отца. Абдалла гордился своим происхождением – ведь династия Хашимитов восходит к пророку Магомету, – но не усматривал никакого противоречия между исламом и доброжелательным отношением к евреям и пониманием их национальных чаяний.

В последний раз я встретил Абдаллу в Лондоне в конце августа 1949 года. Он остановился в отеле 'Тайд-Парк", и я отправился его навестить. Во время войны, последовавшей за провозглашением Государства Израиль, был выведен из строя трубопровод, подававший пресную воду из ручья Хаса в Трансиордании на заводы поташа в Сдоме. Я собирался просить Абдаллу помочь возобновить снабжение пресной водой. Однако он перевел разговор на перспективы мира между его страной и Израилем и старался подчеркнуть условия, необходимые для успокоения арабских чувств. В заключение он сказал, что, если по приезде домой я пожелаю увидеться с ним, он с удовольствием меня примет. Он назвал имя человека, который доставит ему мое письмо, – ведь только недавно прекратились бои.

В ноябре того же года (1949) я решил встретиться с ним, чтобы еще раз обсудить вопрос водоснабжения. Я написал Абдалле, прося аудиенции. Ответ прибыл с, обратной почтой – он приглашал меня отобедать с ним в его дворце в Шуни. Эта поездка сопровождалась большими предосторожностями. Ночью я прошел в Старый Иерусалим, где в условленном месте меня ждал адъютант Абдаллы с автомобилем. Чрезвычайно опасным был проезд через Иерихон, переполненный беженцами, пылавшими лютой ненавистью к евреям. Наша беседа с королем затянулась, и домой я вернулся лишь под утро. И на сей раз Абдалла не пожелал говорить о воде. Его занимал вопрос достижения прочного мира. Он хотел, чтобы Иорданское королевство имело общую границу с Египтом – хотя бы в виде шоссе, которое будет проходить по Негеву до Газы. Он также рассчитывал, что Иордании будет предоставлено право пользоваться Хайфским портом, и предлагал совместно построить железнодорожную линию от Хайфы до Акабы. Проблему беженцев он собирался решить расселением их на землях Трансиордании и других арабских стран, а необходимые для этой цели средства получить от Государства Израиль в виде выплаченных беженцам компенсаций. Но в июле 1951 года Абдалла был убит в Иерусалиме во время молитвы в мечети Омара. Убийцы были, по-видимому, подосланы иерусалимским муфтием, старым противником короля, заклятым врагом евреев и сионизма. Так ушел из жизни единственный арабский вождь, желавший истинного мира с еврейским народом.