"23 июля 1922 года

Уважаемые господа,

От имени моего доверителя М. Новомейского прошу выдать концессию на добычу калийных солей и других полезных ископаемых Мертвого моря с помощью испарительного либо иного процесса.

Мой доверитель г-н Новомейский интересуется этим вопросом в течение многих лет. В 1911 году он предпринял геологические и химические исследования в районе Мертвого моря и сделал первые шаги для получения концессии. В прошлом году в письме от 29 июля он обратился по этому вопросу к администрации Палестины. Ответ гласил, что администрация не вправе ' выдавать какие-либо разрешения на поиск минералов, или концессии на их эксплуатацию, или вести переговоры о заключении определенных соглашений по этому поводу, пока мандат не вступит в законную силу.

Администрация Палестины также довела это дело до сведения секретаря министерства колоний в Лондоне.

Мы с моим доверителем беседовали по этому вопросу с работниками министерства 'колоний, и нам было обещано, что требования моего доверителя будут учтены.

Г-н Новомейский провел научные исследования вод Мертвого моря и содержащихся в них солей. Результаты этих исследований он передал администрации Палестины и готов передать их повторно. Теперь, после того как мандат вступил в законную силу, устранена преграда, препятствовавшая выдаче разрешения или концессии. Посему мой доверитель возобновляет просьбу, выдвинутую в прошлом году.

Мой доверитель просит выдать концессию на аренду земельного участка, обозначенного на карте, которая была им представлена администрации в письме от 29 июля 1921 года, с тем, чтобы срок аренды был установлен на 50 лет или более, на условиях, которые будут согласованы между сторонами. Гранипьr участка следующие: земли, находящиеся сейчас в руках r-на Хасбуна, Мертвое море, вади Яхил и линия, обозначенная на карте. Длина границы по побережью Мертвого моря — около 1250 метров.

Мой доверитель сохраняет за собой право просить о сдаче ему в аренду более обширного участка в том случае, если это окажется необходимым для детального проекта, который будет им представлен.

Данный участок он намеревается использовать для добычи минеральных солей и других химических веществ из Мертвого моря и настоящим просит о выдаче разрешения на эксплуатацию в этих целях земель и воды. Само собой разумеется, что подробности концессии должны быть оговорены соглашением между администрацией Палестины и моим доверителем, однако последний просит, чтобы его право на концессию и аренду было засвидетельствовано как можно скорей, он в высшей степени заинтересован по возможности ускорить разработку окончательного соглашения между ним и мандатной администрацией.

Имею честь, сэр, оставаться Вашим покорным слугою

Мне стало известно, что отдел торговли и промышленности переслал мою просьбу в министерство колоний в Лондон. Снова казалось, что все уладится наилучшим образом, как вдруг на меня свалилась весть, что те самые загадочные намеки на "заинтересованные частные лица", уже "предпринявшие шаги", не были пустыми словами. Мне сказали, что кто-то меня опередил и тоже просит концессию на эксплуатацию Мертвого моря. Более того,речь идет об англичанина (точнее шотландце) — некоем майоре Т. Г. Таллоке. Получив это горестное сообщение, я поспешил в Лондон проверить его. И действительно, в главном бюро Сионистской организации мне сказали, что секретарь по делам колоний только что лично сообщил им об этом.

Дело было так. В годы войны цены на поташ в Англии подскочили с 9 фунтов стерлингов за тонну до восьмидесяти, так как всемирная монополия на это сырье для производства удобрений и взрывчатых веществ принадлежала тогда Германии. В Соединенных Штатах платили за поташ 112 фунтов стерлингов за тонну. Майор Таллок работал на военных заводах Вулвича и учел ситуацию. В 1918 году он услыхал от одного из своих приятелей, что поташ имеется в колоссальных количествах в Мертвом море. Таллок написал секретарю военного кабинета письмо с просьбой чтобы после победы ему было предоставлено право на добычу поташа. Он не был химиком, и его план был чрезвычайно дерзким, однако понравился чиновникам, и ему было обещано, что со временем его предложение будет обсуждено.

Более того, идея использования Мертвого моря уже исследовалась правительственной комиссией во главе с канадским геологом, майором Броком.

В 1919 году комиссия посетила Мертвое море и дала положительный отзыв. Копия ее отчета была вручена Таллоку, и последний, на основании содержавшихся в отчете данных, обещал английскому правительству, что приступит к делу "сию минуту". При этом он похвалялся, что в кратчайший срок лишит Германию ее монопольного положения. Все эти подробности дошли до меня лишь после, но даже если б я был осведомлен о них заблаговременно, я действовал бы точно так же. В 1922 году я подал правительству первый технический отчет, где прямо подчеркнул, что к коммерческому производству можно будет приступить только после длительного экспериментального периода. Я подчеркивал также необходимость в дополнительных наблюдениях и опытах, чтобы найти решение для различных косвенных проблем. И, естественно, я ничего не говорил о финансово-коммерческой стороне моей программы.

Возможно, что чиновники удивились бы моей умеренности, если бы не буйная фантазия Таллока: когда я узнал, какие он надавал непомерные обещания, мне не составило труда доказать, что его предложение несерьезно. Но об этом ниже. Пока же мне было известно лишь, что чиновники в министерстве колоний воздерживаются от внятного ответа и ограничиваются отговорками — "вопрос рассматривается".

После долгих хлопот я добился ответа из министерства колоний (30 декабря 1922 г.). Меня извещали, что секретарь по делам колоний (лорд Девонширский) готов дать указание королевским представителям подписать со мной контракт о передаче земель и другого имущества, находящегося в руках Хасбуна. Это был маленький шаг вперед, но и он был обусловлен двумя пунктами. Во-первых, упомянутый выше долг в размере 3500 фунтов стерлингов падет на меня одного, несмотря на то, что палестинская администрация гарантировала его уплату. Во-вторых, на меня возложили все расходы, связанные с юридической процедурой передачи имущества, причем я должен был немедленно уплатить требуемые суммы королевским юристам. Моя просьба насчет добычи солей из Мертвого моря была обойдена в письме полным молчанием, а устно мне дали понять, что на это нечего и рассчитывать, во всяком случае, в связи с данным соглашением.

Таким образом, после двух лет труда я добился ничтожных результатов. А тем временем я увяз в многочисленных долгах: экспериментальная работа на Мертвом море, поездки в Лондон, платеж Хасбуну и так далее, и это помимо расходов на жизнь. Правда, мне удалось спасти от большевиков определенные средства, которые я получил по трем банковским счетам моей семьи в Иркутске, Омске и Владивостоке: эти деньги позволили мне сделать то, что я предпринял в Стране. Но привезенный мною капитал иссяк, и теперь приходилось искать энтузиастов, готовых поддержать мой проект участием в расходах. Поддержка солидных финансистов была необходима и на случай переговоров с властями — чтобы я мог доказать, когда меня об этом спросят, что я в состоянии построить завод и осуществить свой план, если концессию дадут мне. После соответствующих подсчетов оказалось, что мне потребуется по меньшей мере 30 тысяч фунтов стерлингов. Однако это мне не испортило настроения: я был твердо убежден, что если только сумею доказать, что мой проект выполним, я без затруднений соберу под него крупный капитал как в Европе, так и в Америке. Но 30 тысяч фунтов мне надо было изыскать безотлагательно.

Я уже упоминал, что, приехав в Тель-Авив, встретил там Исраэля Розова, моего старого знакомого по Петербургу, переселившегося с семьей в Эрец-Исраэль. Его отец и брат прибыли сюда еще до войны и занялись фермерством. В Петербурге Розов принимал живое участие в общественных делах местной еврейской общины и был заместителем председателя исполкома Сионистской организации в России. Двери его дома всегда были открыты перед гостями и общественными деятелями, и все заседания сионистского исполкома проводились у него. Он посоветовал мне обратиться к Лесли Эркхарту, англичанину, который в свое время был "королем" русской меди. Про Эркхарта я слышал еще в Петербурге, но никогда его не встречал. Большевики экспроприировали его заводы, и он поселился в Лондоне, где занял пост председателя Русско-Азиатского банка (похоже, что на деле ему принадлежал весь банк), в ожидании, когда большевикам придет конец и он сумеет вернуться в Россию к своим предприятиям.

В ноябре 1922 года я встретился с Розовым в Лондоне, и мы вдвоем отправились к Эркхарту. Я изложил ему свой план и сказал, что ищу поддержки, чтобы добиться концессии. Он тотчас пообещал дать мне рекомендательное письмо. Через месяц он написал Розову (а затем и мне), что когда будет основана компания с основным капиталом 30 тысяч, он будет готов инвестировать в нее пятнадцать или даже шестнадцать тысяч фунтов. Об этом он уведомлял не только от своего имени, но и от имени банка. Задатка я у него не попросил и должен признаться, что втайне сомневался, действительно ли он собирается поместить деньги, как обещал. Так или иначе, его письмо мне сослужило службу при переговорах с министерством колоний (однако, когда они успешно завершились и мне потребовалось доказать наличие у меня необходимых средств, Эркхарт внес всего-навсего 500 фунтов стерлингов ...) .

Но мне повезло, — я заручился помощью также из другого источника. В январе 1923 года я получил предложение от Я.А.Найдича, известного в Москве и Петербурге еврейского деятеля, старого сионистского лидера. До революции Найдич был крупным промышленником и во время войны поставлял союзникам России спирт по доверенности русского правительства (дружеские отношения, которые он тогда завязал с министром финансов Коковцевым, продолжались и после войны). Ныне Найдич проживал в Париже и занимал пост председателя экономического совета Сионистской организации. Он пригласил меня выступить в совете с докладом о моем проекте эксплуатации богатств Мертвого моря. В результате этого выступления я получил в конце января официальное письмо с уведомлением, что фонд "Керен ха-Иесод"согласен вложить в предприятие 5 тысяч фунтов стерлингов. В письме говорилось: "Помощь, которую мы вам предлагаем, направлена не на извлечение прибылей, а главным образом на поощрение алии и еврейского поселения".

В том же месяце произошла наша первая встреча с моим соперником, опередившим меня просьбой о предоставлении концессии. Министерство колоний предложило нам с Таллоком обсудить возможность сотрудничества. Последовав этому совету, я обратился к Таллоку, и мы действительно достигли соглашения. Несмотря на разницу в нашем подходе и разногласия по ряду вопросов, у нас установились нормальные отношения, продолжавшиеся до самой смерти Таллока в 1938 году.

Механик по профессии, Таллок ни в коей мере не являлся специалистом по горному делу. Когда я к нему впервые приехал, то застал его в авторемонтной мастерской. Это был крепкий, пышущий здоровьем шотландец из аристократической семьи, один из пяти сыновей генерала сэра Александра Таллока.

Два брата пошли по стопам отца и служили в армии (один был тогда бригадным генералом, другой — полковником) . Третий брат, юрист, был председателем и директором Манчестерского окружного банка. Четвертый, инженер, много лет провел в Индии и служил там главным инженером железной дороги Бенгал — Нагпур. Сам Томас Грегори Таллок работал во время войны в исследовательском институте военных заводов Вулвича, во главе которых стоял в то время лорд Холдейн. Он никогда не бывал в Палестине и все сведения о Мертвом море почерпнул из упомянутого выше доклада майора Брока.

Много лет спустя я познакомился с перепиской между Таллоком и Верноном из министерства колоний в период, о котором идет речь, и позабавился от души. Вернон сообщил Таллоку о просьбе на выдачу концессии, исходящую от некоего Новомейского, и писал ему (4 января 1923 г.): "Мне кажется, Вы хорошо сделаете, если встретитесь с ним. Он горный инженер с большим технологическим и практическим опытом, а также отлично разбирается в условиях Мертвого моря и его окрестностей..." Таллок на это отвечал (12 января): "Что касается Новомейского, то я буду рад воспользоваться его услугами и опытом... Позволю себе сказать, что его предложение относительно 30 тысяч фунтов стерлингов не слишком серьезно. Я полагаю, что и проделанная нм работа не столь обширна и убедительна, как исследования, которые были проведены с участием известных химиков-специалистов. А помимо вопроса исследований... позвольте-ка Вам напомнить, что я занимался этим делом в официальном порядке задолго до появления r-на Новомейского. Поэтому к нему я не собираюсь обращаться, хотя готов воспользоваться его услугами, если он обратится ко мне..."

Очень скоро я понял, что с финансовой точки зрения положение Таллока даже хуже моего. Однако я учел преимущества сотрудничества с ним, и в конечном счете мы пришли к соглашению о равных долях в концессии. Что касается ведения дел компании, которую мы собирались основать, и выработки ее политики, то разговаривать об этом было преждевременно, и мы на этом не останавливались.

Заключая соглашение с Таллоком, я учитывал, что у него имеется письмо секретаря британского правительства, гласившее, что вскоре в Палестину будет послана группа специалистов для изучения перспектив эксплуатации Мертвого моря, и если будут предприняты шаги в этом направлении, его просьбу о концессии "примут во внимание". От этого джентльменского обязательства, данного Таллоку, нельзя было просто отмахнуться. Кроме того, его позиция была выгодней моей в силу происхождения. Незадолго до этого русский еврей Пинхас Рутенберг получил концессию на электрификацию Эрец-Исраэль, что вызвало в Англии резкую критику*.

• Достаточно сказать, что и Таллок писал Вернону (12 января 1923 г.): "Думаю, будет прискорбно и обидно, если и эта ответственная концессия будет отдана русскому еврею".

К моему счастью, сам Таллок был человеком покладистым и добродушным. Главным его недостатком была излишняя восторженность — ведь и просьба о концессии на эксплуатацию Мертвого моря была результатом случайно дошедших до него сведений о кроющихся здесь возможностях. Эта его струнка со временем причинила нам много бед, поскольку злонамеренные люди умели играть на ней, и Таллок то и дело загорался и попадался в расставленные ему ловушки. Но об этом речь впереди.

В начале весны 1923 года министерство колоний сообщило, что моя просьба "возвращена" палестинской администрации на отзыв. Я поспешил вернуться в Иерусалим, и верховный комиссар пообещал мне ускоренно доложить Лондону о своем решении. Несколько месяцев я провел на берегу Мертвого моря и в Лондон возвратился только в августе. Но тут мне преподнесли ошеломляющую новость: английское правительство взвешивает возможность назначить комиссию специалистов для изучения проблемы в целом и окончательного решения — стоит ли добывать соль из Мертвого моря. Мне также сообщили, что комиссия вряд ли будет сформирована до конца года.

Так как я уже несколько привык к черепашьим темпам государственного аппарата и постоянным отсрочкам, то решил использовать время для поездки в Америку с целью поисков финансовой поддержки.

В Нью-Йорке меня представили нескольким лицам, весьма известным в кругах международной еврейской общественности, в том числе Феликсу Варбургу, главе банкирского дома "Коэн и Лейб" и одному из основателей "Джойнта" (связь с этим обществом возникла у меня в последние годы пребывания в Сибири). Варбург радушно меня принял и внимательно выслушал-подобно многим другим. Однако практических результатов мои хлопоты не принесли, поскольку я не привез с собой ничего определенного, кроме факта подачи прошения о концессии. Обещание Эркхарта принять участие в деле не могло произвести впечатления на финансовых магнатов Нью-Йорка — да и оно было дано на условии, что мне удастся получить концессию. Таким образом, я уехал в конце ноября 1923 года с пустыми руками. Из Лондона я возвратился в Эрец-Исраэль — и здесь меня ожидали новые осложнения.

Пришло время основанной мною маленькой транспортной фирме приступать к работе. Она была официально утверждена как палестинской администрацией, так и министерством колоний; однако Англо-Египетский банк изменил свою позицию и потребовал, чтобы я погасил долг в 3500 фунтов стерлингов целиком, в то время как имелось соглашение о выплате этих денег в рассрочку. Мои компаньоны отказались участвовать в ликвидации старых задолженностей, настаивая на том, чтобы их доля была использована только для расширения фирмы и ее оборотного капитала. У меня же не было достаточных средств для уплаты долга.

Я решил отказаться от идеи транспортной фирмы, утешив себя надеждой, что вскоре добьюсь концессии и избавлюсь от необходимости заниматься побочным делом.

В том же ноябре 1923 года я встретил в Тель-Авиве, в доме у Розова, австрийского барона фон Оппенхеймера, бывшего в свое время близким другом графа Витте, блистательного министра финансов Николая II. Фон Оппенхеймер был чрезвычайно богат. В прошлом он помог Витте получить за границей крупные займы, в частности для нужд Петербурга. Он был также совладельцем многих русских нефтяных предприятий. Затем он стал первым австрийским послом в Советской России, приехав в Москву одновременно с Мирбахом, послом Германии, который вскоре после этого был убит. Теперь фон Оппенхеймер в сопровождении секретаря путешествовал по странам Ближнего Востока.

В коммерческом мире я редко встречал людей подобной культуры и ума. Он был высок ростом и красив, с прекрасными манерами, при этом закоренелый холостяк. Однажды он показал мне портреты своих предков и заметил, что его дед был крещеный еврей.

— От него, — сказал он, — я унаследовал сообразительность и энергию. Мой отец тоже человек энергичный, но ему далеко до деда. А моя мать — дочь австрийского генерала.

По поводу своей холостяцкой жизни он пошутил, что не женился из-за нехватки времени: был-де постоянно обременен делами. Розова и Эркхарта Оппенхеймер знал еще с петербургских времен.

Когда я изложил ему свой план, он заявил, что в принципе готов принять участие в компании. О подробностях же предложил договориться позднее, в Лондоне. В январе 1924 года мы встретились там, и он вручил мне письмо с обязательством такого содержания: если будет основана компания по эксплуатации Мертвого моря с капиталом 50 тысяч фунтов и если в ней будут участвовать люди, которых я ему назвал он, со своей стороны, внесет 15 тысяч фунтов. Я понимал, что фон Оппенхеймер за прибылью не гонится. Его состояние в то время оценивали более чем в миллион фунтов стерлингов. Вклад в компанию по производству поташа был для него своего рода спортом. Он часто рассказывал мне, как с юношеских лет стремился идти нехожеными путями, и идея освоения Мертвого моря завладела его воображением.

Я часто забегал к нему в Лондоне в отель "Савой", где он снимал аппартаменты в "крыле миллионеров". Несколько раз я с ним советовался о трудностях, с которыми сталкивался, а также просил представить меня тому или иному из "королей Сити". Он же любил рассказывать мне истории из своей жизни в Лондоне и Петербурге в "добрые старые времена", в девяностых годах. Память у него была поразительная. Особенно много он рассказывал о Витте, его частной жизни, жене Матильде и многочисленных помощниках, которых всех помнил по именам. Он также хорошо знал и описывал Лондон конца прошлого века, говорил о Маркусе Сэмюэле — родоначальнике дома Берстедов: к нему Оппенхеймер был приближен еще до того, как Сэмюэль занялся нефтяными сделками и основал компанию "Шелл".

С фон Оппенхеймером я продолжал встречаться и переписываться до конца его жизни. В августе 1934 года, столкнувшись с большими трудностями в министерстве колоний, я написал ему, и он пригласил меня в свое имение близ Цнайма в Чехословакии. Чехословацкое правительство высоко ценило фон Оппенхеймера, не конфисковало его земли и даже не потребовало у него отказа от австрийского подданства. В его просторном доме была большая коллекция старинных произведений искусства; хозяйством заведовала сестра, жившая в доме со стариком-мужем - отставным австрийским генералом. В момент моего приезда там находились и дети его брата, врача лондонского госпиталя (впоследствии унаследовавшие большую часть состояния фон Оппенхеймера). Я пробыл там недолго, но за эти дни прекрасно отдохнул.

В последний раз я виделся с фон Оппенхеймером в Каннах в 1932 году, незадолго до его смерти. Он рассказал, что постарался разместить свои капиталы по всему свету, так как считал, что Европой в конечном итоге завладеют коммунисты. А поскольку он верил, что Великобритания падет последней, то завещал сосредоточить большую часть своего состояния в Англии.

Министерство колоний наконец уведомило меня, что назначена комиссия, которой поручено заново рассмотреть, рентабельна ли добыча минералов из Мертвого моря. Председателем комиссии был сэр Генри Ламберт, главный королевский представитель. Четверо других — химик британского правительства сэр Роберт Робертсон, физик правительства, королевский юридический советник, а также Р. В. Вернон, глава палестинского отдела в министерстве колоний. Меня пригласили дать показания в комиссии, и я убедился, что уже одно это обстоятельство сильно меня возвысило во мнении коммерсантов. Найдич написал мне, что готов вложить в мой проект 5 тысяч фунтов из личных средств, и такое же предложение поступило от друга Найдича Настасяна, бывшего русского заводчика, проживавшего в Лондоне.

— Мы получили отчеты о ваших экспериментах,— сказал он, — однако не заглядывали в них и не знаем, годится ли ваш план или нет. Но скажите на милость, кто там согласится жить? Мы слышали, что люди белой расы не в состоянии вынести тамошнего климата.

Я отвечал, что сам я родился и вырос в чрезвычайно холодном климате, однако с 1921 года провожу большую часть времени на побережье Мертвого моря и тем не менее жив и здоров! Затем объяснил, что климат в районе Мертвого моря не так страшен, как это представляется: большую часть суток дует приятный ветерок и умеряет жару. Реальная опасность — комары, переносчики малярии, однако мой план предусматривает превращение болот в испарительные бассейны, и когда это будет осуществлено, малярия исчезнет.

Сэр Роберт Робертсон, химик комиссии, задал мне ряд вопросов относительно методов Фракционирования различных солей. "Экзамен" продолжался около двух часов, и, как мне казалось, я его благополучно выдержал. Такого же мнения был и майор Натан.

Однако мой оптимизм не оправдался. Через несколько месяцев мне было сообщено, что свои рекомендации министерству колоний комиссия подаст "через месяц, а может быть, и два". В этот момент я еще не знал, что комиссия заслушала показания и нескольких других кандидатов на получение концессии, в том числе инженера Бэккета и химика доктора Анни Хомер, представивших совместную просьбу еще в октябрс 1918 года. А когда я вернулся в Иерусалим и попытался выяснить мненис верховного комиссара, то к своему удивленно убедился, что он не придает комиссии решающего значения.

В середине мая 1924 года я вернулся в Лондон с большими надеждами. Я узнал, что в Англии находится и сэр Герберт Сэмюэль — его пребывание на посту верховного комиссара подходит к концу, и он выехал в отпуск. Я решил попросить его об аудиенции. Я был убежден, что он является сторонником моего. стремления создать в стране химическую промышленность, и надеялся что-нибудь от него услышать о продвижении моего дела.

Я написал ему и получил приглашение посетить его в Форчестере. 14 июля я направился к нему. Он сказал, что читал доклад комиссии, но не может сообщить мне его содержания. Однако, насколько ему известно, решение будет принято правительством в течение двух недель. В этот момент нас прервал телефонный звонок:. из министерства колоний сообщили, что король собирается на международную выставку в Уэмбли. Не может ли сэр Герберт туда приехать, чтобы встретить короля от имени правительства? Тем более, что король хочет внимательно осмотреть палестинский павильон. Я был вынужден, таким образом, откланяться, не добившись ничего определенного.

Через десять дней я посетил Вернона в министерстве. колоний и упомянул о своей встрече с Сэмюэлем. Повидимому, мои слова были восприняты в том смысле, будто я полагаю, что верховный комиссар является моим сторонником. Вернон сказал:

— А разве он не изложил вам свое предложение по поводу концессии?

— Нет. Сэр Герберт ничего об этом нс говорил.

— Очень странно, — заметил Вернон.

Почему странно? А потому, объяснил мне Верное, что сэр Гербсрт Сэмюэль предложил нс давать пока никаких концессий, а провести открытый конкурс! Ибо, по мнению верховного комиссара, этот вопрос имеет чрезвычайно большос значение.

Это был тяжелый удар. Выйдя из кабинета Вернона, я почувствовал себя совершенно обескураженным. Неужели я должен начинать все сначала, должен заново просить и ходатайствовать? И это несмотря на тo, что я послушался совета министерства колоний и согласился работать в компании с Таллоком?

Я пошел к доктору Вейцману, которому время от времени сообщал, как продвигаются переговоры, и рассказал о случившемся — но он уже до меня об этом знал и тоже был сердит на Сэмюэля за внезапное изменение позиции. Он посоветовал мне написать верховному комиссару письмо с протестом. Такой шаг, сказал он, ничего уже не испортит и я должен его сделать, чтобы сохранить достоинство.

Этот совет вполне соответствовал моему настроению. Целых четыре года я бился, не жалея сил и расходов, и вот теперь должен начинать все заново, и все это по милости Сэмюэля. Однако письмо надо было составить в продуманных выражениях, и поэтому я отправился к майору Натану. Я ему показал свой черновик и передал мнение Вейцмана. После того, как Натан отредактировал письмо, я снова отнес его Вейцману. Он сказал:

— Это именно то, что требуется.

"Отель "Рассель"
Лондон

25 июля 1924 года

Сэр,

С изумлением узнал я от д-ра Вейцмана, что за дни, прошедшие с тех пор, как я имел удовольствие беседовать с Вами по поводу проекта освоения природных богатств Мертвого моря, в Вашем подходе к этому вопросу произошла радикальная перемена.

Мне сказали, что по Вашему мнению этот план следует провести и жизнь посредством конкурса или заказа предложений. Мне известно, что такова была Ваша позиция на первоначальном этапе наших бесед по этому вопросу, но она не соответствует Вашему подходу, как в его понял из сказанного во время последней беседы. И еще: с согласия правительства я связал себя предварительным соглашением с майором Таллоком, исходя из уверенности, что вопрос о предложениях и конкурсах снят с повестки дня и что теперь все считают, что когда придет время оформления коммерческих отношений, это будет сделано с нашей группой.

По моему скромному разумению, мысль о конкурсах и заказных предложениях потеряла актуальность в ту самую минуту, когда пресса сообщила, что правительство назначило комиссию для проверки методов эксплуатации минеральных сокровищ Мертвого моря, поскольку это сообщение и было фактическим приглашением всему миру вносить проекты и планы. Однако, мне кажется, кроме меня и майора Таллока, никто не откликнулся. И я повторяю и подчеркиваю, что тем самым всем заинтересованным была дана возможность обратиться к правительству в течение многих месяцев, так что цель, которую Вы преследуете — дать возможность каждому солидному подрядчику предложить свои услуги, — уже достигнута.

И кроме того, я вынужден подчеркнуть, что после того, как в течение нескольких лет я один расходовал много времени и денежных средств на проведение опытов и предъявил комиссии их результаты, дополненные многими другими сведениями, представленными в научной форме, и мой проект, насколько я знаю, в общем положительно оценен всей комиссией, после всего этого будет явной несправедливостью, если плодами моего труда воспользуются другие люди, которым была дана та же возможность разработать план и выступить перед комиссией, но которые игнорировали все это.

Я, таким образом, полагаю, что, придя к мнению, переданному мне, Вы не учитывали все те обстоятельства, которые я перечислил выше. И позвольте добавить, что я все время действовал, поддерживая постоянный контакт с Вами, с Вашими советниками в Палестине и с министерством колоний в Лондоне.

Считаю необходимым поставить Вас в известность, что копию этого письма я посылаю в министерство колоний.

Дорогой г-н Новомейский,

Я получил Ваше письмо от 25 июля, а также обсудил это дело с работниками министерства колоний. В должный срок Вы получите их ответ по поводу концессии на эксплуатацию минералов Мертвого моря. В связи с Вашим письмом лишь замечу, что пе произошло никаких изменений в моей точке зрения по этому вопросу и во время нашей последней беседы я вовсе не собирался говорить Вам, будто выступаю за выдачу концессии без широкой предварительной огласки, потому что именно так мы и предполагаем поступить.

Через некоторое время я получил от своего советника в Эрец-Исраэль Гарри Сакера выговор: "Мне стало известно в частном порядке, что Ваше письмо верховному комиссару вызвало большое возмущение в кругу его приближенных. Оно касается как содержания письма, так и формы изложения. Мне кажется, Вам следует это учесть на будущее".

По дороге домой я встретил на корабле сэра Герберта Сэмюэля. Я напомнил ему о деле и повторил свой протест — однако получил логичный ответ и понял верховного комиссара. Сэмюэль был либералом, стало быть — принципиальным противником любой монополии и концессии. В свое время он сопротивлялся и выдаче концессии на электрификацию Рутенбергу, но уступил воле тогдашнего секретаря по делам колоний (Уинстона Черчилля). Я понял его затруднения: что скажет публика и как оправдается он перед своей совестью, если снова поддержит выдачу монополии на территории, которой управляет? Тем более, что и на сей раз концессия достанется русскому еврею...

Лишь теперь я сообразил, почему он не захотел взять на себя ответственность за решение по поводу фирмы "Торговля и перевозки", хотя согласно мандату он был облечен полномочиями решать подобные вопросы по собственному усмотрению. И к своему огорчению я убедился, что он был прав. Когда выдача концессии Рутенбергу получила огласку, стрелы критики обратились против верховного комиссара-еврея. Во всяком случае, мои доводы иссякли, и, хотя позиция Сэмюэля была для меня бедой, умом я его понимал и оправдывал.

Теперь мне оставалось только терпеливо ждать. Первый этап моей борьбы за концессию был закончен, перечеркнут и списан в архив. После четырех лет хлопот и усилий надо было начинать все сначала и дожидаться, когда в газетах появится объявление о гласном конкурсе, открытом для всех. Незадолго до моего отъезда из Лондона Вернон сказал Натану, что решение о конкурсе уже принято и что его проведение — лишь вопрос времени. О конкурсе будет одновременно объявлено в лондонской и иерусалимской прессе.

Однако я не мог пассивно выжидать. Я пришел к выводу, что должен подготовиться к конкурсу как можно основательный. Я надумал основать компанию, чтобы выступить не только от собственного имени, но и представителем группы людей и учреждений, готовых участвовать в моем предприятии после получения концессии. Кроме того, я решил пополнить технические данные, необходимые для запуска предприятия, включив в них всю собранную мною информацию о технологических методах, используемых на производстве поташа в Германии.

Дополнительным обстоятельством, приведшим меня к мысли основать компанию, было оскудение моих денежных ресурсов — а ведь не исключено, что мне опять предстояла затяжная борьба. В октябре я запросил письмом верховного комиссара, когда будут опубликованы условия конкурса, упомянутого в письме министерства колоний от 28 июля. Из ответа я понял, что дело задерживают не местные власти, а лондонские чиновники.

С удвоенной энергией взялся я за подготовительные работы. Большую часть сентября и октября 1924 года я провел на побережье Мертвого моря. Я привез туда землемеров, составивших карты и расчеты для испарительных бассейнов площадью в несколько квадратных километров. Иэ Германии я пригласил доктора Бобтельского (в дальнейшем профессор биохимии в Еврейском университете), имевшего опыт работы на предприятиях по производству поташа в Штасфурте. Еврейский университет в Иерусалиме предоставил нам для исследований свои лаборатории,

Я провел также большие изыскательские работы в окрестностях Мертвого моря совместно с Блейком, главным геологом палестинской администрации. И, наконец, я продолжал налаживать дружескис связи с местными арабами. Хасбун представил меня нескольким влиятельным лицам. Один иэ них — Муса Казым-паша, сын председателя арабского исполкома, согласился принять пост директора проектируемой мною компании.