1926 год был для меня мучительным и тревожным Приехав в Лондон, я тотчас поспешил в министерство колоний. Там меня принял не Вернон, а Клоссон, один из его помощников. Он был в высшей степени сдержан и ничего определенного не сказал, но от Натана я узнал, что подано пять предложений, из них три уже отвергнуты, а из двух оставшихся мое признано в техническом отношении лучшим. И тем не менее возникла новая опасность: появился анонимный конкурент, располагавший огромным капиталом и предложивший правительству куда более выгодные условия, нежели мои.

Я снова обратился за помощью к доктору Вейцману. По его совету я вручил ему короткую памятную записку, чтобы он мог передать ее Шекборо. Обратился я и к Джеймсу Ротшильду. Я застал его больным, в постели, но невзирая на это, он принял меня и проявил свойственную ему доброжелательность.

Хорошенько обдумав свое положение, я телеграфировал Тулину, моему юридическому консультанту в Нью-Йорке: "Подано пять просьб три отвергнуты точка из оставшихся предпочитают мою, но сильный конкурент предлагает лучшие условия точка крайне желательна увеличенная американская поддержка точка в остальном положение удовлетворительное".

Через два дня от Тулина пришел безапелляционный ответ: "На немедленную поддержку нет шансов".

Тогда я написал Бернарду Флексеру. 

"...Позвольте рассказать Вам о положении дел с концессией. Королевские чиновники получили в общей сложности пять просьб о концессии на эксплуатацию Мертвого моря. Специалисты изучили поданные проекты и три из них отвергли. Мне не удалось выяснить имена конкурентов, так как правительство предпочитает держать их в секрете, но я узнал, что один из двух оставшихся проектов — мой и что правительство находит его лучшим, нежели все остальные предложения. Однако мой конкурент, располагающий большим капиталом, предлагает более выгодные условия. Я объяснил властям, что условия, которые содержатся в моем предложении (дивиденды и т. п.), ни в коей мере не являются окончательными. Это лишь база для начала обсуждений, и правительственные чиновники согласились принять эту мою позицию за основу для дальнейших переговоров.

Мне намекнули, что наши шансы получить концессию достаточно высоки. если мы будем располагать требуемыми средствами и предложим правительству удовлетворительные условия.

Однако теперь перед нами возникло новое препятствие. Мне стало известно, что верховный комиссар Австралии настаивает на том, чтобы британское правительство признало концессию, выданную еще до войны — в 1911 году — нескольким турецким подданным и проданную или переданную некоторое время тому назад группе английских граждан, в том числе одному австралийцу. Британское правительство оказалось теперь перед юридической проблемой, касающейся взаимоотношений доминионов с метрополией. Вопрос в том, вправе ли один из доминионов (в данном случае Австралия) возбудить дело против британского правительства в международном суде в Гааге. Мнения юристов разошлись. Важный довод в пользу доминионов заключается в факте, что они имеют собственных представителей в Лиге Наций, а ведь суд в Гааге — один из ее органов. Теперь все это дело передано на рассмотрение королевских юристов, и ожидается, что они дадут свой отзыв после праздников..."

После рождественских праздников пришла телеграмма из Тель-Авива: "Мама больна можешь ли приехать". Итак, ее выздоровление в прошлом году было лишь кажущимся. Вскоре пришла вторая телеграмма: "Силы матери на исходе".

Я уже рассказывал, как круглые сутки мчался по сибирским лесам, чтобы поспеть к отцу, лежавшему на смертном одре, и тем не менее опоздал. Теперь была при смерти мать, а я опять находился на огромном расстоянии от дома. Позабыв о заботах связанных с концессией,  я поспешил во Францию, сел там на поезд и в Марселе раздобыл билет на французское судно, которое шло через Тунис в Порт-Саид ибо в те времена корабли очень редко заходили в порты Эрец-Исраэль. 2 января я прибыл в Александрию. Было два часа пополудни. Поезд в Эрец-Исраэль отправлялся только на следующее утро. Весь вечер и всю ночь я провел в страшной тревоге. В вагоне соседом моим оказался английский летчик, возвращавшийся из Англии из отпуска. Я выслушал его печальный рассказ: у него тяжело заболела мать, он поехал домой, но опоздал. Случайная встреча с этим человеком показалась мне грозным предзнаменованием.

В Тель-Авиве меня встречал шурин, и по выражению его o лица я понял, что мои опасения оправдались. Мать умерла вечером предыдущего дня. То, что случилось при кончине отца, повторилось снова: я опять приехал только на похороны. И знал, что никогда не смогу себе этого простить.

В феврале я вернулся в Лондон. Дела оставались в прежнем положении, выяснилось лишь, что угроза со стороны австралийцев весьма серьезна. Концессия, выданная трем турецким гражданам, была продана после войны двум грекам и одному англичанину, у которых ее затем откупила английская группа, возглавляемая капитаном Беннетом, служившим некоторое время в Палестине в войсках генерала  Алленби. В 1923  году Беннет представил в министерство колоний фотокопию имевшегося у него "фирмана": в соответствии с этим документом ему предоставлялось право добывать бром — но не другие минералы — в течение двадцати пяти лет и при условии, что он будет выплачивать властям 16 процентов стоимости извлекаемого брома и еще 6,5 процента от прибыли. Правда, было оговорено, что добыча брома должна начаться не позднее чем через два года после выдачи "фирмана", в противном случае за властями сохраняется право аннулировать его. Таким образом, "фирман" как будто утратил всякую законную силу.

Так полагали и работники министерства колоний. Более того: они обратили внимание Беннета на Лозаннский договор, заключенный в свое время с турецким правительством, где концессия, на которой он настаивал теперь, не упоминалась ни словом. Однако их аргументов оказалось недостаточно, чтобы покончить с этой историей. В 1924 году иск был возобновлен майором В. К. Стюартом, который тем временем купил большую часть "концессии" у группы Беннета, и в 1925 году, когда этим иском занялся адвокат сэр Джон Ставриди, работники министерства колоний отнеслись к делу серьезно. Ставриди был знаменитым адвокатом и в 1923 году выиграл иск к британскому правительству. Международный суд в Гааге вынес решение в его пользу, и район Иерусалима был исключен иэ концессии на электрификацию, выданной Пинхасу Рутенбергу. Теперь речь опять шла об иске, основанном на старой турецкой концессии: неудивительно, что в министерстве колоний начали тревожиться, как бы и на этот раз не выяснилось, что Ставриди располагает вескими доказательствами  или старыми документами, позволяющими  выиграть дело.

Правда, 10 июля 1925 года министерство колоний сообщило истцам, что не признает никаких оттоманских концессий на эксплуатацию Мертвого моря и конкурс будет проведен в соответствии с принятым решением, а в марте 1926 года, когда я возвратился из Иерусалима в Лондон, поставило меня в известность, что турецкие требования не рассматриваются и в ближайшее время будет определен победитель конкурса. И все-таки скоро выяснилось, что все обстоит не так гладко. Я обедал с доктором Идером, политическим советником  Сионистской организации, и он рассказал мне, что недавно встретился с сэром Джоном Шекборо, которому стало известно, что вопрос о концессии на эксплуатацию Мертвого моря в скором времени будет передан на усмотрение палестинской администрации. Эта новость сильно озаботила меня. Со старшими работниками лондонского министерства колоний я вел переговоры пять лет и знал, что могу на них положиться. В палестинской же администрации было много враждебно настроенных чиновников, с ненавистью относившихся к политике национального очага и готовых на все, лишь бы провалить сионистский проект.

С другой стороны, Джеймс Ротшильд уверял меня, что решение по поводу концессии будет принято в ближайшие дни в Лондоне. Эти противоречивые известия сбили меня с толку. Вдобавок я узнал, что на горизонте снова появился майор Глен, причинивший нам неприятности в 1924 году во время переговоров с американцами. Теперь он старался побудить всех, заинтересованных в концессии, объединиться и действовать совместно, причем похоже было на то, что его инициатива благожелательно встречена британским правительством. Однако я отклонил это предложение, так как не хотел оказаться в меньшинстве внутри большой группы. Даже на Таллока я не полагался вполне и подозревал, что он не до конца искренен со мной.

Тем временем в Лондоне объявился доктор Нортон, и тоже по поводу концессии. Но дни и недели шли, а дело не двигалось. Миновал апрель, прошел май, июнь, но решения все не было. Порой мне начинало казаться, что вся эта история, которой я отдал годы жизни и труда, не более чем мираж. 14 июля я позвонил в министерство колоний и спросил Клоссона, когда можно

придти к нему. Последовал краткий, но загадочный ответ: "Можете придти, когда захотите". Во всяком случае, из ответа следовало, что ничего не изменилось. Тем временем до меня дошло, что доктор Нортон ведет серьезные переговоры с королевскими представителями. Он и от меня не отставал, приходил чуть ли не каждый день, показывал свои расчеты и пытался склонить к сотрудничеству с ним. В пользу своего предложения он приводил, в частности, довод политического характера: министерство колоний не может так просто отмахнуться от проектов, исходящих из Америки, чтобы не дать повода правительству Соединенных Штатов обвинить Великобританию в дискриминации американцев в стране, находящейся под контролем Лиги Наций (США не участвовали в этой организации).

Все это ничего хорошего не предвещало, но я искал способа вытащить свой воз из болота. Время от времени я заходил к доктору Вейцману, чтобы осведомить его о положении дел и посоветоваться с ним. Так однажды возникла новая идея: вступить в сотрудничество с компанией "Государственных химических производств" Брюнера — Монда, прибегнув к ее поддержке, а может быть, и к финансовому участию. Монд знал меня и мой проект и, даже более того, помог мне выстоять против Стэмпа, сыграв чрезвычайно важную роль в борьбе с американцами в 1924 году. Мои отношения с ним и после этого были близкими. Натан, который был и его адвокатом, сообщил мне, что Монд склонен поместить в мое предприятие небольшую сумму или взять на себя посредничество между мной и бельгийской компанией "Сольвей", одной из крупнейших компаний, занимающимися производством поташа. Однако я был заинтересован в участии крупного капитала, а не мелких вкладах частных лиц, a фирма "Сольвей" входила в "Поташный синдикат", контролируемый немцами, и мне не хотелось с ним связываться, чтобы не настроить против себя английское общественное мнение.

Но теперь, в июле 1926 года, мое положение выглядело гораздо более шатким, чем годом раньше. Надежды на помощь американских евреев не оправдались, и на меня нажимали со всех сторон, добиваясь моего согласия на слияние с остальными кандидатами на концессию. Мне надо было действовать мудро, если я хотел сохранить независимость. Поэтому я согласился, чтобы доктор Вейцман попробовал переговорить с Мондом — но через несколько дней он мне сообщил, что его попытка закончилась неудачей. По-видимому, Монд находился под влиянием Блейка, геолога палестинской администрации, также проводившего опыты и замеры на Мертвом море. Блейк был человеком честным и порядочным (впоследствии, когда он ушел со своей должности, я предложил ему заняться в моей компании разведкой нефти), но в то время он, как видно, поддался антисионистским настроениям, бытовавшим в кругу иерусалимской администрации.

С другой стороны, Таллок снова пытался свести меня с майором Гленом и даже намекнул, что сам вступил в контакт с неким майором Генри в Австралии, похвалявшимся турецкой концессией. Затем я узнал, что 2 августа состоялась встреча Таллока, Глена, Нортона и других претендентов на концессию. Глену поручили добиться от меня согласия на совместные действия. Тут стоит привести следующее письмо, хотя о его существовании я сам узнал лишь значительно позже.:

"Лондон, 4 августа 1926 года
Секретарю по делам колоний
Министерству колоний
Лондон

Уважаемые господа,

Мы, нижеподписавшиеся, имеем честь довести до Вашего сведения, что в соответствии с конкурсом, объявленным королевскими представителями, нами поданы предложения по развитию добычи минералных солей из Мертвого моря.

По инициативе майора Глена, депутата парламента, мы согласились объединить наши интересы в данном вопросе и просим это учесть. Мы считаем, что такое слияние превращает нижеподписавшихся в мощную группировку, которая без труда сумеет придти к принципиальному соглашению с полномочными властями.

Мы также подчеркиваем, что с удовольствием вступим в сотрудничество с любой заинтересованной стороной, пользующейся благожелательным отношением королевского правительства, хотя полагаем, что было бы лучше воздержаться от предпочтения всякой группе, носящей расовый или политический характер, поскольку развитие данной отрасли принесет пользу всей Палестине. Вместе с тем, по нашему мнению, следует досчитаться с претензиями Трансиордании, которая хочет иметь долю в предполагаемых доходах от предприятия.

Мы согласны с тем, что наша компания должна находиться под британским контролем, и примем все меры для обеспечения этой цели.

С глубоким почтением
"Палестинская компания по добыче минеральных
солей ".

Томас Г. Нортон, директор
У. Митлэнд Эдвардс
Г. Дуглас Генри.

Я согласен со всем вышесказанным и сделаю все от меня зависящее для получения согласия г-на Новомейского.

Т. Г. Таллок".

Итак, несмотря на все мои предупреждения и протесты, Таллок продолжал действовать за моей спиной и подкапываться под меня. 6 августа я получил от него телеграмму, а затем письменное разъяснение, и котором он признавал, что примкнул к Генри Нортону и всей его честной компании! Я позвонил Натану, рассказал ему об этом и попросил вместе со мною пойти на следующее утро в министерство колоний. Без долгих разговоров я предъявил Классону письмо Таллока. Своего мнения Классон не высказал, но из его слов я понял, что мой главный противник отнюдь не Нортон. Стало быть, есть еще один кандидат на концессию-наверное, тот самый анонимный и загадочный конкурент, о существовании которого Натан сообщил мне полгода назад.

Должен заметить, что вся эта атмосфера интриг и подозрений мне опротивела. Позволю себе привести дневниковые записи от 15 — 18 августа. "Я устал. Чувствую, что совсем ослаб. В чем дело? Может быть — старею?" Это было написано тридцать лет тому назад. Я решил немного передохнуть и съездить на несколько дней в Фонтенбло под Парижем к младшей сестре, проживавшей там со своим мужем доктором Мандельбергом. Я побывал и в Монтре в Швейцарии и вернулся в Лондон другим человеком, словно заново родился. Имелось еще одно обстоятельство, ободрившее меня: Натану наконец удалось дознаться, кем был мой анонимный соперник. Им оказался банкир Тотти. Средствами для постройки завода он располагал  несомненно - и тем не менее с души у меня словно свалился камень: я был убежден, что в техническом отношении мой проект побивает все, что мог предложить  Тотти. Теперь и был счастлив, что выстоял против всех попыток навязать мне Нортона и ему подобных. Однако Таллок не переменил своего отношения к делу. Более того: он отказывался встретиться со мною и отсылал по любому вопросу к майору Генри, назначенному, по-видимому, единственным "спикером" объединившейся группы.

И тут, пока я все еще пытался раздобыть дополнительные сведения о Тотти, всему делу пришел конец. Думаю, что Глен постоянной закулисной деятельностью добился своего: внезапно министерство колоний пришло к выводу, что ни одно из поданных на конкурс предложений нельзя считать удовлетворительным, и следовательно, до конца декабря 1926 года должны быть представлены новые предложения. Стало быть, мне предстояло начинать все сначала!