Естественно, я очень сожалею, что Ваша компания не видит пока возможности участвовать в моем проекте. Прошу принять мою признательность за доброе отношение с Вашей стороны и со стороны специалистов фирмы и за ту заинтересованность, которую проявили химики и инженеры, не жалевшие сил и времени на изучение проекта и его многочисленных сложных подробностей. Со своей стороны, я предоставил в их неограниченное распоряжение все свои материалы.

Мне казалось, что мой проект удовлетворял их как с химической и инженерной точки зрения, так и в коммерческом отношении. Отсюда глубина моего разочарования, вызванного Вашим письмом, ибо Ваше участие и сотрудничество Вашей фирмы в данном предприятии важны для меня не только в деловом плане, но и в чисто личном.

Вы, вероятно, помните, что несколько лет тому назад компания получила предложение насчет добычи минералов из Мертвого моря от майора Таллока, однако представленных им материалов оказалось недостаточно для ведения серьезных переговоров. Мне кажется, что сегодня положение иное. Факт отказа Вашей фирмы от участия в проекте получит, конечно, огласку, и я не преувеличу, сказав, что это повлияет на результат моих усилий заинтересовать других вкладчиков. И если верно мое впечатление, что итоги технического и коммерческого изучения проекта оказались удовлетворительными, то для меня очень важно в моральном отношении и в связи с тем, как это скажется на переговорах в их теперешней, решающей стадии, чтобы Вы нашли возможным лишь написать и отметить, что причины, по которым Ваша фирма вынуждена отказаться от сотрудничества со мною, коренятся отнюдь не в сомнении по поводу технических и коммерческих перспектив моего проекта.

С глубоким почтением
М. Новомейский".

 На это мне ответил секретарь Монда:

* Прогноз был основан на предположении, что в производстве будет использована только известная и апробированная технология. 

Лопнули все мои надежды, я чувствовал себя покинутым и одиноким. Единственное, что у меня осталось, был контакт с группой Глена. В конце концов, они мне все-таки предлагали директорский пост.

Я написал Глену записку, прося его придти в ближайший понедельник. Затем я отправился к Джеймсу Ротшильду и застал его в постели, однако, несмотря на болезнь, он не отпускал меня два часа, расспрашивая о положении моих дел. Он считал, что на поддержку европейских и американских евреев надеяться ничего. Лучшее, что я могу сделать, это присоединиться к австралийской группе. Но Глен не появился в урочный час. А когда я зашел в контору Монда забрать представленные мною документы, его секретарь ошеломил меня известием: Монд написал Глену и сообщил, что компания Брюнера-Монда решила отвергнуть мой проект! Вот что крылось за намеком в письме Монда насчет моего права "войти в контакт с любой другой группой". И все-таки мне кажется, что письмо к Глену было совершенно излишним и окончательно выбило у меня почву из-под ног.

Потом мне пришло в голову, что Мондом, возможно, руководили политические мотивы. А может быть, свою роль сыграл тот факт, что сэр Иехошуа Стэмп, против происков которого в пользу американской группы Монд в свое время выступил, теперь должен был войти в объединенную компанию "Государственных химических производств" и занять в ней директорский пост?

8 декабря я возобновил переговоры с австралийской группой. Их адвокат (Саломон) сделал мне предложение, но уже совершенно другого характера, чем то, что я получил ранее от Глена. Сейчас ни слова не говорилось об обещанном мне решающем голосе. С другой стороны, мне предлагали в деле одну треть, без необходимости внести хотя бы копейку. До сих пор я полагал, что достаточными капиталами располагает британская группа, связанная с банкиром Тотти. Теперь казалось, что и австралийцы не нуждаются в деньгах. Но зачем же они хотят меня привлечь на столь выгодных условиях?

14 декабря я встретился с Эдвардсом и Генри и поднял основной вопрос, то есть вопрос решающего голоса, но согласия не добился. Тогда я сообщил Саломону, что пока его доверители не примут этого условия, нет смысла проводить новые встречи. Саломон вел дело очень энергично и чуть ли не каждый день приходил кo мне или звонил. 20 декабря я снова встретился — у него в конторе — с Эдвардсом и Генри, и Генри мое условие принял, но назавтра выяснилось, что Эдвардс заупрямился и прямо заявил, что не согласится передать в мои руки контроль за предприятием.

22 декабря я наконец узнал от Генри, почему они не потребовали от меня инвестиции капитала: они тоже были связаны с финансистом, банкиром венгерского происхождения Шервази, президентом британской колониальной корпорации, занимавшей важное положение в лондонском Сити. Эта новость заставила меня пересмотреть шансы австралийцев. Кроме того, я узнал от Генри Moнда, что его отец встретился с Шевази и разговаривал с ним: ясно, что и это не укрепило моей позиции в отношениях с австралийской группой!

Тем временем последний срок подачи предложений приближался. Австралийцы нуждались в моих знаниях и техническом опыте и очень хотели заполучить меня. Но я не отступал ни на йоту от своего основного условия: решающий голос. 29 декабря я почти весь день пробыл в конторе у Натана. В 11 часов вечера мы, наконец, пришли к соглашению и сформулировали заявление королевским представителям. Главным пунктом в этом соглашении было то, что контроль над предприятием будет находиться в руках моей группы, а австралийцы, кроме своей части акций, получат определенную компенсацию наличными.

Однако, невзирая на эту договоренность, они, в конечном счете, подали отдельное предложение, добавив к нему лишь следующее замечание: "Данное предложение следует рассматривать вкупе с предложением гг. Новомейского и Таллока".

Новый свет на предшествовавшие этому соглашению события пролило письмо Шервази, показанное мне потом Генри: из этого письма вытекало, что Шервази соглашался поддержать австралийцев только на определенном условии, и это условие звучало: их проект должен получить одобрение сэра Альфреда Монда! Поэтому-то они и ухаживали за мною: они знали, что специалиты Монда одобрили мой проект, и теперь нуждались в этом проекте, чтобы удовлетворить Шервази.

С другой стороны, с течением времени я узнал, что слухи, распространявшиеся Гленом о том, что министерство колоний хочет слияния предложений, были неверны. Из различных замечаний Ормсби Гора (секретарем по делам колоний) и сэра Самюэля Вильсона (его заместителя) я понял, что правительство вовсе не желало дискриминации одиночек в пользу групп, а собиралось оценить каждое предложение в соответствии с его достоинствами.

После подписания соглашения с австралийской группой продолжались еще переговоры о подробностях. Сумма компенсаций была установлена в размере 8 тысяч фунтов, но и тут Эдвардс заупрямился и запросил больше. Известие об этом застало меня по пути в Париж, Я ответил категорическим отказом. В начале апреля я зашел в министерство колоний узнать, есть ли какие-нибудь новости, так как в прессе появились намеки на этот счет, и попутно отметил, что более не считаю себя связанным с Генри, Эдвардсом и их группой.

— Значит, вы с Таллоком выступаете сейчас в одиночку? — спросил Гардинг, недавно назначенный вместо Вернона начальником палестинского отдела.

— Да, — сказал я, — мы с ним теперь одиночки.— И подумал про себя, что он даже не представляет себе, до чего мы одиноки. Он, однако, был чрезвычайно любезен и мил.

Этот разговор состоялся 4 апреля. На следующий день, возвратившись после завтрака к себе в номер, я нашел на столе продолговатый коричневый конверт с британским правительственным грифом. То было письмо, ради которого я трудился целые семь лет. И тут я должен рассказать одну странную подробность: незадолго до того я выехал из отеля "Рассель", где постоянно жил, бывал в Лондоне, и переселился в маленькую частную квартиру в Вэсткенсингтонском квартале. К этому меня побудил брат Найдича в Париже, человек суеверный, — он считал, что успех или неуспех человека часто зависят от его местожительства; он верил, что есть дома, приносящие счастье своим жильцам, и другие, где всякий, кто в них проживает, обречен на беды и несчастья.

— Пока вы будете жить в этом отеле, — бывало, говорил он мне, — вам не будет везти с концессией. Удивляюсь, как это вы сами еще не заметили. Вам надо подыскать себе другое жилье.

И вот не прошло и шести недель с тех пор, как я нашел себе новый кров, а в моей судьбе произошел уже перелом к лучшему. Найдич, конечно, усмотрел в этом неопровержимое доказательство своей теории. Истина, однако, состоит в том, что я съехал из отеля по совершенно другой причине: я собирался жениться, и моей избранницей была племянница суеверного советчика. Но ему я признался в этом значительно позже.

Что касается письма, то вот оно:

"От министерства колоний

г-ну Новомейскому

9 апреля 1927 года

Уважаемый г-н Новомейский,

Речь идет о концессии на добычу минеральных солей из вод Мертвого моря. Соответствующая просьба от Вашего имени и от имени майора Таллока была подана королевским представителям по делам колоний г-ном Гербертом Оппенгеймером и г-ном Натаном 31 декабря прошлого года. Секретарь по делам колоний r-н Эймери распорядился известить Вас, что связался по этому вопросу с верховным комиссаром Палестины и что лорд Плумер выразил принципиальное согласие на выдачу концессии Вам и майору Таллоку, исходя из предположения, что будут согласованы должные условия, и что Вы представите удовлетворительные финансовые гарантии.

Королевские представители уполномочены вести переговоры с Вами и майором Таллоком по поводу контракта, но возможно, что им нс удастся приступить к этому немедленно, так как сначала надо получить рекомендации верховного комиссара относительно условий, которые должны быть включены в контракт.

Ваш преданный слуга

А. Н. Гардинг".

И так, первый — и главный — этап борьбы завершился нашей победой. Однако впереди у нас были еще два тяжелейших этапа: необходимо было раздобыть капитал, достаточный для того, чтобы правительство Великобритании согласилось подписать со мной контракт на концессию; и предстояло еще отбить атаку оппозиции в парламенте, которую мои разочарованные противники предприняли в союзе с врагами сионизма.